Потом врач берет длинную, кошмарного вида иглу и вводит в открытую вагину и в шейку. Немного больно, но терпимо. Врач показывает мне нечто, называемое расширителями, и объясняет, что сейчас введет их в шейку матки, чтобы расширить ее. И тянется ко мне…
— Остановитесь! — взвизгиваю я.
— Что, больно? Можем дать еще лекарства…
— Я передумала, — задыхаясь, лепечу я. Пытаюсь сесть.
— Кейт, мы только что парализовали твою шейку, — нахмурившись, объясняет врач. — Если теперь остановиться, у тебя все равно будет выкидыш, потому что она откроется сама по себе.
— Мне плевать, — всхлипываю я. — Я не могу сделать это. Простите! Я заплачу и все такое, только я не могу это сделать!
Врач кивает медсестре и со щелчком сдергивает перчатки. Меня отвязывают, и одна из сестер присаживается рядом на смотровой стол, поглаживает меня по спине, пока я реву, не в силах остановиться.
— Может, ты хочешь кому-нибудь позвонить? — сочувственно спрашивает сестра.
Сначала я мотаю головой, но потом хватаю ее за руку.
— Подождите. Есть один человек.
— Вы так нарядно одеты, — говорю я. — Вы уверены, что я не отрываю вас от важных дел?
— Кейт, все в порядке. — Она оборачивается к медсестре. — Девушка может идти?
— Вы будете с ней, доктор Стюарт?
Элла кивает:
— Я оставлю ее с собой на дежурстве. Она принимала какие-нибудь лекарства?
— Только кодеин от спазмов. Боюсь, она слишком поздно передумала, — тихо произносит врач. — Теперь шейка матки может расшириться самостоятельно. После выкидыша ей нужно будет прийти на чистку — чтобы внутри матки ничего не осталось. Теперь самая большая опасность — инфекция…
— Понимаю, — спокойно говорит Элла. Потом крепко обнимает меня.
— Мне так жаль, — всхлипываю я, уткнувшись ей в плечо. — Я поступила так глупо! Я все испортила! Я не знала, кому позвонить. Папе я сказать не могла — он бы во мне разочаровался. Он обвинил бы во всем маму, и ей бы пришлось вернуться из Италии…
— Шшш… Кейт, все хорошо. Теперь я здесь. Все будет хорошо, мы справимся. — Она отпускает меня и берет мою сумку. — Как думаешь, сможешь сама дойти до машины? Тут недалеко.
Киваю.
— Элла, вы ведь не скажете папе?
— Ты что, забыла? Я же врач. Мы как священники — не имеем права никому ничего говорить.
— Я потеряю ребенка, правда?
— Да, милая, — с сочувствием говорит Элла. Она помогает мне спуститься по лестнице и медленно под руку ведет к подземной стоянке. Ноги у меня словно ватные, и теперь, когда начала отходить заморозка, мне кажется, что в меня засунули раскаленную кочергу.
— А я смогу родить еще?
По Эллиному лицу пробегает тень. Она неуютно поеживается, словно от холода.