– Деда, а ты же с нами насовсем поедешь?
Ответила мама:
– Да насовсем-насовсем! Иди уже спать, а то завтра не проснешься! – она старалась быть ласковой, но у нее уже не получалось.
– А жалко, что бабушки с нами нету, – зачем-то сказал Владик, – она бы тоже с нами поехала.
– Марш спать! – рассердилась мама. Мальчик понял, что перешел уже все границы терпения, и зашлепал босыми ногами по сосновому крашеному полу в спальню. Укрывшись пестрым одеялом из разноцветных кусочков, он моментально заснул.
Утром они уехали без деда.
– Я не поеду с вами. Марусю мою не оставлю одну. Не брошу. Буду жить здесь, покуда силы будут, – сказал он уже на пороге.
Мать выронила чемодан. Владик стоял за дверью и все слышал. Правда, он ничего не понимал. Дед сел на самодельную табуретку, и теперь сдвинуть его не могла никакая сила.
Молодая женщина бросилась перед ним на колени:
– Папа, не надо. Мне страшно, папа. Ты один здесь останешься, мы не сможем больше приезжать. Папа, поехали.
– Да не поеду я, и все. Всю жизнь здесь прожил. Мать твою здесь встретил, здесь и похоронил. Дом этот самый своими руками построил. И теперь что? Все бросить и драпать? В войну не драпал. Вон в какую войну не струсил и своих не бросал! А здесь не война.
Злость прорвалась сквозь слезы дочери:
– Здесь хуже! Они же этой войной и попрекают! Они со своим коротким веком и такой же памятью забыли все твои заслуги. У них, видно, память такая же короткая, как ноги. Даром что видом местные на людей похожи. Нет тут у тебя ничего своего. Скоро и то, что есть, отберут. Кто ты им? Старик, который слишком долго живет!.. Кротезианцев уже пять поколений сменилось, а ты всё живешь! Ты и соратники твои.
Дед усмехнулся:
– Короткий век – короткая память. Да и сама подумай: тяжко это – быть всё время благодарными. Благодарить, благодарить, уважать за что-то, что прошло давно. Уж и не помнит никто. Сама же сказала – местных малышей уже пять поколений сменилось.
– Их это раздражает, жжет завистью. Напоминает, как они были слабым полупещерным народцем и просили помощи у «землянинов». Дом, могилы, свои – ерунда. Это только земля и сосновые доски!
Дед поднялся и влепил матери пощечину. Рука у деда была тяжелая. Женщина замолчала, словно все звуки отлетели от нее. Отец гневно, как в сказках, пророкотал:
– Это жизнь моя! Память! Честь моя! Своих не бросают! Никогда! Слышишь? Никогда!
Мать молча плакала, держась рукой за щеку.
– Я в войну всякое видел, всякое было, но чтоб за своими не вернуться! Никогда! Да и здесь же люди живут, не звери. Хоть и ростом они меньше нас, и живут, как трава – в тридцать наших лет уже старик.