На седьмой день, когда я сидел в кресле, рассеянно вертя в руках шкатулку красного дерева, куда моя мать спрятала документы, призванные исправить несправедливость, совершенную в отношении меня, я внезапно огляделся вокруг и увидел, чего я достиг в жизни.
Неужели это мое царство? Неужели это все мое имущество? Узкая, обшитая панелями комната с выцветшим персидским ковром, постеленным на голые доски; почерневшая каминная решетка, грязные окна; огромный рабочий стол, за которым матушка горбатилась всю жизнь, да и я трудился немало, но тщетно; все эти маленькие напоминания о лучших временах — часы из матушкиной спальни; акварельный рисунок ее родного дома в Черч-Лэнгтоне, раньше висевший в прихожей нашего сэндчерчского дома; эстамп с изображением школьного двора в Итоне. Неужели это все мое наследство? Небогато, прямо скажем, даже с учетом нескольких фунтов, оставленных мной в «Куттс и К°», да матушкиной скромной библиотеки. Впрочем, это не имеет значения. У меня ведь нет наследника — и никогда не будет. Я улыбнулся при мысли о сходстве наших с мистером Тредголдом судеб: мы оба навсегда прикованы к памяти об утраченной любви, оба неспособны полюбить снова.
Я прошел в угол комнаты и отдернул залатанную бархатную занавеску, за которой пылилось без дела мое фотографическое оборудование. На полке стояла единственная фотография с видом Эвенвуда, сочтенная мной недостаточно удачной, чтобы занять место в альбоме, что я составил для лорда Тансора летом 1850 года.
Фотография, снятая с огороженного стеной участка вокруг рыбного пруда, изображала южный фасад усадьбы над черной гладью воды. Все здание было одето густой тенью, лишь местами на каменных стенах лежали пятна бледного солнечного света. Вероятно, я случайно толкнул камеру в процессе съемки: одна из огромных увенчанных куполом башен получилась не в фокусе. Но, несмотря на этот изъян, композиция и общее настроение снимка производили сильнейшее впечатление. Я взял фотографию и стал пристально разглядывать. Но чем дольше я разглядывал, тем в большую ярость приходил при мысли, что какой-то презренный тип навсегда отнял у меня этот восхитительный особняк, родовое гнездо моих предков. Я — Дюпор, а он — никто, жалкий червь, пустое место. Как смеет такое ничтожество принять древнее имя, по праву принадлежащее мне? Он не может сделать этого. И не сделает.
Потом, вместе с гневом, пришла твердая решимость рискнуть и разыграть последнюю карту. Я поеду в Эвенвуд, хотя бы и в последний раз. Я явлюсь к лорду Тансору собственной персоной и выложу всю правду, которую от него скрывали свыше тридцати лет. Терять мне нечего, а в случае выигрыша я получу все. Глаза в глаза, как мужчина с мужчиной — безусловно, теперь он признает во мне своего сына.