Хаким встал и снова зашагал взад-вперед.
— Это самое сложное! Пока что я ничего толкового не придумал.
Я верил ему. Теперь вертолет из Талукана сбили бы и моджахеды, и наши погранцы.
— А пока, — продолжал пакистанец, — вы должны понять, что я не могу держать вас здесь, в тюрьме, на особом положении. Это было бы подозрительно.
— Мне принесли лекарства как больному. Как больного меня могли бы поместить и в отапливаемую камеру. И, например, покормить или хотя бы дать чаю.
Хаким Касем обернулся. Теперь на его лице вновь была написана холодная официальность.
— Я посмотрю, что можно будет сделать.
Теперь, когда я получил то, что хотел, я больше надеялся не на нашего агента, а на хорошего мальчика Хан-агу. Но, как это часто бывает, помощь пришла совсем не с той стороны, с которой я ее ждал.
Прошло около часа, прежде чем мой конвоир снова вывел меня на первый этаж. Я думал, что он опять поведет меня к Хакиму, но в холле меня ждал посетитель. Это был имам талуканской кафедральной мечети Мухаммад Джума. Увидев меня, он расцвел в кроличьей улыбке и поправил дужку своих очков, перевязанную трусовой резинкой.
— Дорогой друг, — объявил он на своем полузабытом французском, — вот и я, как и обещал. Плов готов, и, надеюсь, вы разделите его с нами!
Есть баранину я не собирался, но отказаться от столь любезного приглашения было невозможно. Мы поднялись к Хакиму Касему. Тот держался очень официально, и большую часть того, что произнес вслух, прочел с лежащей перед ним бумажки.
— Решением командующего фронтом вы от заключения под стражу освобождаетесь. Вам разрешено находиться под домашним арестом в помещении Южной мечети под личную ответственность имама кафедральной мечети, г-на Мухаммада Джумы, здесь присутствующего.
Он сделал легкий поклон в сторону моего спасителя, который ответил ему тем же. Пакистанец достал мой бумажник и блокнот.
— Вот ваши вещи!
Я сунул их в карман куртки. Судя по объему бумажника, свое вознаграждение алчное насекомое еще не взыскало.
Я уже знал это по Кубе, выход из тюрьмы — это совершенно особое ощущение. Вы видите все! Все, что обычно не замечаете. Вы видите небо и отмечаете, облачное оно или ясное, — сейчас небо было темно-серое, с пробегающими совсем низко полупрозрачными черными перьями, истрепанными ветром. Вы видите голый платан во дворе — и понимаете, как выразительны захватившие огромное пространство голые ветви и как восхитителен его облупленный зеленоватый ствол с серо-розовыми проплешинами. Вы видите стайку прикормленных у тюрьмы дворняг, свернувшихся одним клубком в ожидании ужина, — и чувствуете себя среди них членом теплого, привычного, родного маленького сообщества. Вы видите, что трупов у стены уже нет, — и это вселяет в вас надежду, что жестокость в этот мир вернется не в ближайшие пять минут. Вы вдыхаете сладковатый, волнующий, как ладан, запах афганских очагов, и… Кстати!