Домашний арест, несомненно, является одним из вершинных достижений цивилизации. Потому что, лишая вас возможности действовать, он освобождает вас и от этой обязанности. Вы пребываете в тепле и довольстве, и от вас никто не вправе потребовать исполнения долга. Так хорошо и уютно мне не было с детства, когда болезнь укладывала меня в постель с любимыми книгами, а домашние задания врач разрешал не раньше чем дней через пять. Хотя, возможно, и сейчас во мне говорила болезнь.
Новое, взрослое, в давно забытом старом, детском: я никогда не думал, что способен получать такое удовольствие от богословских бесед. Мухаммад Джума вцепился в меня, как миссионер в папуаса, который принес ему в подарок кокосовый орех. Я никогда не предполагал, что наш общий отец — и наши общие святые: Авраам-Ибрагим, Сара-Зара, Иосиф-Юсеф — могли оставить двум разным коленам рода человеческого столь разные предписания. Хотя чему удивляться? Ведь даже сын нашего общего бога-творца оставил нам заветы, диаметрально противоположные требованиям отца. Один говорил: «Зуб за зуб и око за око!», а другой призывал после левой щеки подставлять правую. Хорошо, что по слабости своей мало кто из христиан пытается жить по Писанию. А то представьте себе такого человека! Зачем далеко ходить? Вот Лева с его эпилептоидной вязкостью. Он открывает Устав сухопутных сил, или как там он называется, и читает в статье 3, что командир обязан нанести максимальный урон живой силе противника, а в статье 4, что командир обязан сохранить максимум жизней солдат, как своих собственных, так и противника. Тут ведь можно рехнуться или застрелиться — если бы все религии не запрещали самоубийства как страшного греха!
Мы начали с жертв вчерашней ночной бомбардировки — их по всему городу насчитывалось несколько десятков человек.
— Они сейчас все в раю! — с уверенностью заявлял имам. — Все мученики попадают в рай!
— Их родственники об этом знают? — спрашивал я.
— Конечно! Все мусульмане это знают.
— Тогда почему же они плачут и убиваются? Нет, насколько я смог заметить, они совершенно определенно воспринимают смерть близкого человека как безвозвратную и окончательную потерю.
Мухаммад Джума смутился: он не любил неприятных сомнений — собственных. Ему гораздо больше нравилось излагать стройные, полные оптимизма схемы. При этом он не раздражался и ни на секунду не переставал меня любить А он меня любил искренне и горячо — как он любил всех людей, даже тех, кто ошибался.
— Они печалятся, что уже не будут больше рядом в этой жизни. Муж не обнимет больше жену, отец не приласкает сына! Многие не знают, как вообще дальше жить! Как прокормится немощная мать, потерявшая последнего сына? Как будет жить семья, если погиб кормилец?