Гада уже отвернулся от меня и снова с гордым и авторитетным видом разговаривал со своими подчиненными. Но вот он еще раз мельком взглянул в мою сторону, и эта секундная потеря контроля тут же отразилась в его глазах. И снова его взгляд потряс меня так же, как глаза бычков, — только тогда я ничего не мог сделать.
Там, в Москве, Эсквайр обещал мне использовать меня только в случае, если это будет вопрос жизни и смерти. Мы тогда думали про генерала Таирова, но это задание я выполнил настолько удачно, что мы такой вариант даже не рассматривали. А сейчас этот вопрос жизни и смерти стоял перед Гадой. Это был живой человек, который поставил свою жизнь на карту не ради наживы, как Пайса, а ради спасения сына. Он спас его и теперь был готов заплатить цену. Но у меня была возможность эту цену уменьшить. Даже не так — я мог сделать ему подарок в виде его собственной жизни. Часто ли у нас бывает такая возможность?
Было еще нечто. Моджахеды, при всем культурном диссонансе, который у нас с ними возникал, принимали нас как друзей. Разумеется, шпионаж не совместим с моралью ни по своей сути, ни в частностях. Но им занимаются люди, и они сближаются с другими людьми, симпатизируют им, улыбаются друг другу, хлопают по плечу, смотрят в глаза. И я увидел живые быстрые глаза своего спасителя Малека, хитрые бусины Аятоллы, детские, восторженные и искаженно большие за толстыми стеклами очков глаза добрейшего имама Мухаммада Джумы, увидел мягкий интеллигентный взгляд Асима, увидел искорки в ровном свете глаз Масуда, глаз идеалиста, всю жизнь делающего не то, чего бы ему хотелось. Это был их изумруд — их всех!
И какая мне разница, что готов отдать за «Слезу дракона» какой-то саудовский принц или магнат? Это все равно не стоило жизни, может быть, несовершенного человека, но великолепного отца! И на прием, который мне, всем нам, оказали здесь афганцы, я не мог ответить черной неблагодарностью.
— Командир Гада! — крикнул я и добавил для Асима: — Пойду с ним попрощаюсь.
Гада поднял голову. Он, естественно, заметил меня, но не был уверен, что я захочу подойти, или он боялся распространить тень подозрений и на своего сообщника. Но сейчас, когда я окликнул его, он с готовностью повернул ко мне лицо. Сейчас он не терял контроля — в глазах у него читались только воля и упрямство. Но ведь и на эшафоте некоторые осужденные стараются не выдать своего страха!
Гада с достоинством протянул мне руку, и лицо его вдруг застыло. Он почувствовал в своей ладони предмет, и размеры, и очертания, и вес которого были ему прекрасно известны. И снова это было, как в американском блокбастере с кучей спецэффектов. Было лицо одного человека — который всеми силами старался скрыть свой страх, потом оно превратилось в другое — лицо каменного истукана, а еще через миг на лицо истукана из глаз, из дрогнувших губ, из каждой поры мощным потоком полилась жизнь.