Мы прошли с ним в штабную комнату. Там дежурил тот же парнишка, что и вчера. Увидев меня, он поздоровался и приложил руку к груди — сейчас этот жест означал, что он мне сочувствует. Похоже, все уже знали.
Парнишка застучал клавишами спутникового телефона, и на экране всплыл номер Льва. Я был прав, номера звонков оставались в памяти. Я кивнул, и парнишка послал сигнал.
— Але! — раздался в трубке голос Льва.
— Лев, это Паша, привет!
— Ну наконец-то! А мы уже ждем не дождемся.
Он сказал «мы». Да и голос у него был наигранно-довольным. Но сейчас для меня сын Гады был не на первом месте.
— Лева, подожди! Тут у меня проблема.
Я коротко рассказал ему, что произошло. Командир Гада, очевидно, понял это и терпеливо ждал. А я пока боялся успокоить его жестом, не был уверен.
— Какая нужна помощь? — спросил Лев.
— Как ты можешь помочь? Если сделал, о чем я просил, это снимет у меня с души один камень.
— Ну а как же! — Лев был явно горд своей расторопностью. — Папаша с тобой?
— Да, рядом.
— Дай ему трубочку!
Я протянул трубку командиру Гада. По тому, как он выхватил ее у меня, я понял, что ради сына он действительно был готов на все.
После первых жарких реплик он замолчал. Его губы, пока он слушал своего благословенного отпрыска, контрабандиста и наркоторговца, расплылись в блаженной улыбке, обнажая желтые корешки. А как я объясню парнишке-дежурному, почему к разговору с русскими по поводу похищения моих товарищей понадобилось подключать говорящего только на дари командира моджахедов? С кем вот он сейчас говорит?
Командир Гада выпалил пару горячих фраз — типа «Сыночек, держись! Папа любит тебя!» — и протянул трубку мне.
— Паша, Паш! Это ты опять?
— Я. Говори, Лева!
— Ну, в общем, с этим делом порядок, ты понял.
— А кассеты?
— Будут завтра бортом.
Борт — это военный самолет, вне расписания.
— Не волнуйся, у меня все идет по плану, — продолжал свой торжествующий отчет Лев. — Маршрут ни на что не жалуется, кушает хорошо. Ты давай находи своих ребят и завтра домой! Ты помнишь, что у них завтра последний день сладкой жизни?
— Я помню.
В комнату засунул голову Наджаф:
— С вами хочет поговорить доктор Абдулло.
Я кивнул: сейчас иду.
— Ну, ты там хоть не простыл? — для порядка уточнил Лев.
Я как раз простыл: в носоглотке у меня уже резало, как бритвой. Но я заверил его, что чувствую себя прекрасно, и мы распрощались до завтра. Лева понял так, что мы увидимся в Душанбе. Но я в этом уверен не был.
Я поблагодарил парнишку, жестом попросил командира Гада дождаться меня и пошел с Наджафом. Лев сказал странную фразу «кушает хорошо». Это была кодовая фраза, о которой мы договорились перед отъездом. Она означала «быть арестованным, под стражей, в тюрьме», и, по идее, произнести ее мог только я. Что, если, отощав на казенных харчах, сын Гады теперь отъедался где-то у своих родственников, и Лев случайно произнес эти слова? Возможно, ведь лишь я мог вдруг потерять свободу! Но на эпилептоида такая небрежность была не похожа. А если сын Гады по-прежнему был в тюрьме, только Лев нажал на него, чтобы тот успокоил отца? Это было опасно. Хотя Лев на дари и говорит, парень мог по телефону сказать отцу все, что угодно. И тогда наша сделка в лучшем случае не состоится. А в худшем этой Гаде, которая реально рискует жизнью, наша попытка надуть его может не понравиться!