*****
Свирская Валерия, историк искусств.
Муж Свирский Виктор, макетчик.
Сын Борис, школьник, 16 лет.
Приехала из Ленинграда в 1972 г. Живет в Хайфе.
— Лера, как вы пришли к мысли уехать из России?
— Мы, я и мой муж, давно хотели уехать из России, но знали, что такой возможности нет, и даже когда она появилась, то тоже решились не сразу. Мы много размышляли о том, уезжать или нет. И если уезжать, то во имя чего и какой будет наша новая жизнь. Для меня отъезд из России был эмиграцией. Могу ли я уехать в эмиграцию? Как я психологически ее переживу и переживу ли? Всегда в русской литературе эмиграция изображалась как несчастье. Помню, я читала в ту пору Бунина и в предисловии к изданию говорилось о том, что вне России Бунин тосковал; его творчество клонилось к упадку; и умер он в нищете. И я думала, так ли это, верны ли факты и, если верны, то нет ли каких-то других сторон. В конце концов, Бунин мог вернуться в Россию. Были случаи возвращения русских интеллигентов. И взвешивая разные обстоятельства и духовные ценности, мы поняли, что готовы к известным жертвам во имя того, что могла дать эмиграция.
— Какие это были жертвы и чего вы ждали от эмиграции?
— Жертвы, мне кажется, понятны. Разлука с привычным кругом, в котором мы жили. Утрата прежней специальности. У меня, по крайней мере, потому что я работала в Эрмитаже экскурсоводом. И, естественно, у меня не было никакой надежды, что я смогу работать снова в большом музее экскурсоводом на каком-то другом языке. Трудно в моем возрасте, мне тогда было уже сорок, думать, что смогу читать лекции и проводить экскурсии не на русском языке. Наверно кто-то может. Я же сомневалась в своих языковых способностях. Значит жертвовала специальностью. Взамен же мы приобретали одно — свободу и, как часть свободы — избавление от антисемитизма. Здесь может возникнуть вопрос — какое отношение имеет антисемитизм ко мне, русской. И, вероятно, недостаточно будет, если я скажу, что мой муж еврей и мой сын тоже еврей. И что моего сына били в школе как еврея. Дело еще в том, что я всегда испытывала глубочайшее омерзение, сталкиваясь с проявлениями антисемитизма, как бытового, так и государственного. Жить с этим было невозможно. И мне казалось, и муж был со мной согласен, что при всех жертвах отъезд из России неизбежен.
— Вы хотели уехать из России, но это не означало приехать в Израиль. Что привело вас именно сюда?
— Поначалу мы не знали, что, имея вызов из Израиля, можно ехать в другую сторону. И даже когда узнали, то не хотели пользоваться такой возможностью. Во-первых, в Израиле были наши друзья и нам хотелось быть с ними. Во-вторых мы узнали, что и в других странах есть антисемитизм, от которого мы уезжали. И, наконец то, что мы знали об Израиле, было интересной страна была нам симпатична. Мы знали, что эта страна смешанная: европейская и в то же время восточная. Может мы думали, что она более восточная, чем оказалось на самом деле. Мы знали, что страна демократическая и страна свободная. В ней были все признаки европейской демократической свободной страны: отсутствие цензуры, демократические выборы, свобода самовыражения, отсутствие контроля над научным и литературным творчеством. Да и многое другое, что входит в понятие свободы и демократических прав. Правда, из рассказов наших шведских знакомых, побывавших в Израиле, создавалось несколько идеализированное представление о стране, где много чувства братства и единения. Мне, человеку скептически мыслящему, их рассказы о жизни в кибуцах, где все поют хором, ходят обнявшись и дружно, с энтузиазмом работают, уже тогда представлялись некоторым преувеличением. Я понимала, что у страны есть свои тяжелые проблемы, а у людей свои заботы, печали и огорчения. И представляя все это, я не испытала разочарования ни в израильтянах, ни в стране.