— Что! как?! — встрепенулся Игорь. — Опушкин??
— Изволите говорить по-русски? Не О-пушкин, а А-пушкин, — сказал человек оскорбленно. — Сходно-с с известным нашим сочинителем.
Игорь вскочил. Бред продолжался!., он все еще в полосе анекдотической перегрузки, связанной с посадкой… он все еще в полете!
— Спасибо-с, не извольте беспокоиться-с, — лепетал он, вызволяясь из очередной петли времени, некстати вставляя, на всякий случай, повсюду-с это дикое "с"… — Но позвольте хотя бы узнать, который сейчас-с год?
— Что-сс?? — Свеча выпала, хозяйка упала, хозяин подносил ей к носу ту же ватку, а Игорь устремлялся к выходу.
— Извольте-с ваш сундучок-с и тросточку-с… — холодно сказал Апушкин, подавая Игорю его аппаратуру.
Игорь грубо выхватил их и скатился по лестнице…
И только тут, выскочив из двора на набережную — Фонтанка? Мойка? — и понял он, что уже СЕЛ. В Санкт-Петербурге. Но — когда?
Доказательством его прибытия больше, чем вид перед глазами, служила эта тросточка. Она была сложена'. Это была такая старинная трость с откидывающимся плетеным сиденьицем для пожилых или больных грудной жабой. Это и был времелет. Верхом на палочке он и прилетел. А теперь она была сложена, и он стоял, на нее опираясь, чтобы не упасть. В сундучке-с находились аппаратура, валюта, смена белья и подложный паспорт на свое собственное имя.
— Пишу, читаю без лампады… — бормотал он, потрясенный.
И шагнул в белую ночь.
Но и следующий его адресок оказался неточен. И сложенность его стульчика не показалась ему столь доказательной. Беседуя с коллежским асессором Непушкиным (как на будущей картине Федотова "Утро майора" — в халате, колпаке и с чубуком…), Игорь совсем перестал себе верить.
— Да, да, — гордо сказал майор. — Не Пушкин. К сочинителям, по своему достоинству, никакого отношения не имею. И не только НЕ Пушкин, а Непушкин, фамилия совершенно отличная. И извольте-с выйти вон.
Но одно майор, не разобравшись поначалу, Игорю таки выдал, а именно: нос к носу оказались как раз 23 мая 1836 года.
Игорь не мог быть на него в обиде, хоть и спущенный с лестницы.
Он вышел в белую ночь. И это была та самая белая ночь. В конце Невского была "светла адмиралтейская игла". И опять та самая.
Кто знал сейчас, что будут Лермонтов, Толстой, Достоевский?.. Левочке было восемь, Федору— пятнадцать. Михаилу Юрьевичу — двадцать два. Игорь был их старше. И Пушкин еще жив! И никто не знал. Он, он один!
Он чувствовал себя на вершине времени.
И он радостно шагнул с нее, чувствуя себя Онегиным, Башмачкиным и Макаром Девушкиным одновременно.