— Ты сам негодяй, ты дурак, я тебя не просил быть моим отцом, и, если б меня спросили, кем я хочу быть, я захотел бы быть одним из тех мальчиков в магазине, которые смотрят весело, без страха и никого не боятся, как я, как будто все время около меня страшная змея, которая сейчас укусит меня!
Он шел дальше и громче и бешенее бормотал:
— Ай дурак, точно мама позволит ему отдать меня в кузнецы, хотя бы я был бы очень рад навсегда отделаться от такого удава, как ты. Ах, если б ты знал, как я ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя…
И как теперь, так и тогда под этим бешенством и злобой на отца еще сильнее владело душой чувство бесконечного унижения и стыда.
В тот день он уже не ел швейцарского сыра. Приехавшая к нему мать застала его спящим. Она сидела над своим сыном, зная его манеру спать с горя, когда Тёма вдруг стал возбужденно кричать во сне: «Папа подлец, папа подлец…»
Мать разбудила его, и, сидя на диване, Тёма сперва ничего не понимал, а когда понял, то разразился горькими рыданиями, между которыми, всхлипывая и задыхаясь, рассказал, как и на что он растратил злополучные деньги.
На другой день Карташев опять весь день обмерял Савельева, а вечером подсчитывал.
Вышло триста восемнадцать кубов.
Утром Савельев явился в контору.
Сикорский с обычной гримасой презрения сообщил ему результат и вынул девятьсот шестьдесят семь рублей.
— А вот еще пятьдесят рублей от инженера Карташева за съеденное у вас сало.
— За какое сало? — спросил, как обожженный, Савельев. — За что такая обида еще? Разорили человека и надсмеялись еще.
Он порывисто схватил девятьсот семнадцать рублей и, не трогая пятидесяти, пошел к дверям.
— Жандарм, — сказал Сикорский, — возьмите эти пятьдесят рублей в пользу Красного Креста от господина Савельева.
Савельев, уже в дверях, не поворачиваясь, только досадливо рукой махнул.
Возвратившись в свои балаганы, он рассчитал всех рабочих и отправил, а сам ночью повесился, оставив неграмотную записку: «Погибаю невинно, заплатите, по крайности, мяснику забор четыреста двенадцать рублей. Савельев».
Когда Сикорский прочел эту записку, он сухо сказал Карташеву:
— Каким же образом дорога может заплатить?
— Я заплачу, — с горечью сказал Карташев.
— Это ваше дело, — холодно ответил Сикорский, передавая записку жандарму и говоря ему: — Распорядитесь похоронами, гроб закажите, яму выгребите, крест.
— Нанять священника, как прикажете?
— Пойдите спросите священника.
— Пожалуйста, из моих денег четыреста двенадцать рублей передайте жандарму, — сказал Карташев, вставая и уходя из конторы.
Жандарм ушел к священнику. Немного погодя он возвратился и, вытянувшись, держа перед собой фуражку, сказал: