Браммел поднял брови.
— Ты их часто встречала, Энни?
— Нет, — сказала она.
— Тогда откуда тебе знать?
Она не отвечала.
— Выпей-ка лучше, — сказал он, поднимаясь и подходя к столу, чтобы наполнить два стакана.
Но пить она не стала.
— Боишься Милли? — спросил он. — Она мне сказала, что не любит, когда ее девушки здесь пьют.
— Сама хлещет почем зря, старая кляча.
— Не любишь ее?
— Обожаю!
— Зачем же ты на нее работаешь?
— Все они одинаковы.
— Она что-то знает про тебя?
— Хватит меня подлавливать.
— Ты еще очень молоденькая, тебе тут не место. Знаешь, я мог бы тебе помочь.
— Нет уж, скорее я сдохну…
— Напрасно.
В гостиную вошла тетушка Милли. Ее злые глазки остановились на Ламкине и Рите — те обнимались, забыв всякий стыд.
— Рита! — возмущенно крикнула она.
— Заткнись, — сказал Ламкин.
Рита пьяно таращила глаза из-за его плеча.
Браммел встал со стула и подошел к Милли.
— Что поделаешь, Милли, — молодежь! — сказал он и шепотом спросил: — Говорили с ним?
— Да, — ответила она.
— Ну, теперь успокойтесь и выпейте, — сказал он.
— С вами? — прошипела она. — Чтоб вам подохнуть!
Браммел рассмеялся. Он налил себе еще пива и не спеша выпил. Потом позвал своих помощников.
— Пора по домам, ребята, — сказал он.
Милли и девицы проводили их до двери.
— Спасибо за приятный вечер, — галантно раскланялся Браммел.
Девицы захихикали. Тетушка Милли стояла мрачная и злая, ее белое жирное лицо подергивалось.
Филдс проснулся рано. Еще до завтрака он поговорил по телефону со старшим сыщиком Филбертом, который на рассвете провел с группой сыщиков несколько налетов. Затем Филдс опросил патрули, позвонил в управление и взялся за утренние газеты. Годфри Бегтери пел все ту же песню: правительство должно назначить королевскую комиссию по обследованию работы полиции, особенно сыскного отдела, который, к превеликому сожалению, не справляется со своими обязанностями. Филдс почувствовал раздражение, но и только. В это утро он как никогда был уверен в успешном завершении дела.
Жена и дети ждали его на кухне. Завтрак не начинался, пока он не займет место во главе стола. Возле электрического тостера сидела его жена Эми — высокая женщина с седеющими волосами, забранными под сетку, и строгим лицом, на котором не было ни следа косметики. Она сидела прямо — будто аршин проглотила. Эми придерживалась таких же твердых моральных убеждений, как и ее супруг, и была одной из наиболее уважаемых прихожанок в их церкви. Однако робостью и застенчивостью она не страдала, а скорее была честолюбива и свысока взирала на весь род людской, особенно на ту его часть, которая обитала на их улице.