— Пообещай мне кое-что…
— Что?
Мама выглянула в окно, за которым в клубах пара текла река. Она коснулась моего виска, а потом прикоснулась рукой к моей груди.
— То, что там, — это как источник, который бьет где-то в глубине. Он сладкий. Но… — По ее щеке потекла слеза. — Иногда источники пересыхают. Если тебе будет плохо и больно, если ты заглянешь в себя и поймешь, что твой родник пересох и осталась только пыль, тогда возвращайся сюда… ныряй и пей.
Так я и сделал.
30 мая
Я поднялся по лестнице в свою студию, ощутил запах сырых дров. Интересно, сколько нужно времени, чтобы пламя пожрало здесь все? Наверное, считанные минуты. Сложив руки на груди, я прислонился к стене и уставился на все эти глаза, что смотрели на меня.
Эбби так хотела, чтобы я поверил. Даже повезла меня за полсвета, поставила перед Рембрандтом, похлопала по плечу и сказала: «Ты можешь не хуже». Поэтому я рисовал. В основном портреты. Моя мать заронила зерно, а Эбби много лет спустя принялась его поливать и защищать от сорняков.
Хороший огонь и запоздавшие пожарные — и я получу кругленькую сумму по страховке. Вокруг, прислоненные к стенам, грудами лежат более трех сотен пыльных картин — плоды десятилетних трудов. Холст и масло. Лица, которые я запечатлел в тот момент, когда на них отражались эмоции — известные всем, но редко облекаемые в слова. Раньше получалось легко. Непринужденно. Бывали дни, когда мне не терпелось сюда вернуться, когда я не в силах был сдерживаться, когда писал по четыре картины в один присест. Во время этих ночных бдений я открыл в себе Везувий.
На меня смотрели последние десять лет жизни. Картины, некогда висевшие в домах по всему Чарлстону, теперь постепенно, одна за другой, возвращались ко мне. Самозваные критики местных газет сетовали, что моим работам «недостает оригинальности и чувства», а главное, что они «скучные, неглубокие и чересчур безыскусные».
Для этого критиков и держат.
На мольберте передо мной стоял холст. Пыльный, выгоревший на солнце, потрескавшийся. Пустой. Как моя душа.
Я шагнул в люк, проделанный в скате крыши, и вскарабкался по железной лесенке на смотровую площадку. Вдохнул соленый воздух и посмотрел на воду. На меня заорала чайка. Воздух, густой и влажный, окутывал город как одеяло. Небо было чистое, но пахло дождем. Полная луна висела высоко, отбрасывая тени на воду, которая в тридцати метрах от меня набегала на бетонную стенку. Вдалеке, на юго-востоке, сверкали огни Форт-Самтера. Впереди сливались воды рек Эшли и Купер. Большинство жителей Чарлстона считают, что здесь начинается Атлантический океан. На севере виднелся остров Салливана и пляж, где мы часто купались. Я закрыл глаза и услышал отзвуки нашего смеха.