— Кунай в горячий вода, тогда ешь. Хорошо будет. И еще сиди. Я одно дело знаю. Ты спать ложись, я тебе белё принес. Ночью будить приду. Дело будет,— многозначительно шептал Керим, затыкая вату в матрас и расстилая серую простыню на уцелевшие нары.— Скоро лектричество не будет светить, отключают в десять часов, спички тебе даю, лежи, ничего не думай, спи совсем крепко.
— Какой там спи,— пробормотал Турецкий, укладываясь на влажную простыню.
Но не успела закрыться за Керимом дверь, как он уже спал свинцовым сном уставшего после боя солдата.
* * *
Союзного министра Виктора Степановича Шахова, пропустили в палату к Веронике Славиной только по специальному разрешению начальника МУРа Романовой. Он провел в фойе по крайней мере полчаса, пока шли телефонные переговоры между главным врачом больницы и Петровкой, 38. Увидев в конце коридора незнакомую им личность, дежурившие у двери палаты лейтенанты с Петровки, как по команде, вытащили из кобуры пистолеты. Министр снова покорно ждал, пока один из караульных беседовал по телефону с Романовой. Второй, не выпуская из рук оружия, внимательно обследовал букет роз, предназначенный Нике, и тщательно ощупал Шахова с головы до ног.
— Это, товарищи, член кабинета министров,— с придыханием произнес главный врач, но лейтенанты не обратили на его слова никакого внимания.
— Пройдите, товарищ Шахов,— наконец сказал один из них.
Оружие милицейские спрятали, но остались стоять в проеме открытых дверей.
Ника казалось безучастно сидела у окна, голова и запястья рук перевязаны бинтами, запавшие глаза резко выделялись на белизне лица. Повернула голову на звук открываемой двери — и, как будто ожидала его увидеть, бросилась к нему, заговорила быстро, невнятно:
— Пожалуйста, пожалуйста, скажите им... Меня не выпускают. Скажите им... пожалуйста. Моего маленького утащили... Ну пожалуйста, мне надо его искать, я его найду... Я не могу здесь больше... вот так, ничего не зная...
Ему необходимо было ее успокоить, цветы кололи шипами руки, он не знал, что надо с ними делать, он не знал, что надо делать с собственной жизнью, которая вот сейчас представилась ему совершенно никчемной, все его старания, пусть даже ради какой-то высшей истины,— пустыми хлопотами, и всё, что еще осталось ему в отведенный отрезок жизни на земле,, заключалось в этом беспомощном, подавленном горем существе, ради которого он был готов бросить все и искать вместе с ней ее мальчика.
Лейтенанты милиции переглянулись между собой, один из них осторожно взял букет из рук Шахова, принес банку с водой, со знанием дела подрезал стебли перочинным ножом, расположил цветы в банке, полюбовался на свою работу, вышел из палаты, потянув за собой напарника, и плотно закрыл дверь.