— Александр Борисович, Гену Бабаянца убили... Что же это дальше-то будет?..
— Клава, успокойтесь! Я прошу вас вспомнить: когда точно звонил Бабаянц и сказал, что он в отпуске?
— Вот я сама... сама все думаю... Как же это... Александр Борисович, Саша...
— Сейчас главное — успокоиться и вспомнить. Вы сами с ним разговаривали? Может быть, кто-то имитировал его голос?
Клава просморкалась, прокашлялась и еле слышно ответила:
— Я не знаю, Саша. Я с ним не разговаривала. Но это было в понедельник.
— Что значит — «не разговаривала»?! И что было в понедельник?!
— Саша, Эдуард Антонович вызвал меня в свой кабинет, это было после обеда, сказал: «Только что звонил Бабаянц». Я же не совсем рехнулась. Я хорошо помню. Эдуард Антонович-сказал дальше: «Учтите, Клава, ваш Бабаянц в отпуске. Что-то у него случилось дома, в Ереване». Наверно, Гена звонил ему по персоналке...
— Клава! Он не мог звонить ни по персоналке, ни по кремлевке, он не мог звонить никому ни по одному телефону в понедельник, потому что был убит в воскресенье! Он не мог никому сообщать об отпуске ни в какое другое время, потому что он не собирался его брать!
Ирина неслышно вошла в кухню, полумрак причудливо изменил цвет ее ночной комбинашки на тоненьких бретельках и разрезом от бедра до пола.
— Я ничего не понимаю, Александр Борисович! Почему вы на меня кричите... Мне Эдуард Антонович...
— Я не на вас, Клава, простите, ради Бога. Я и сам ничего не понимаю...
Он погладил Иринины волосы, провел рукой вдоль ее теплого от постели тела. Его охватило такое всеобъемлющее желание, что он больше не мог думать ни о чем.
— До завтра, Клава,— сказал он пересохшими вдруг губами и положил трубку.
Он овладел Ириной тут же, в кухне, на узкой кушетке, он не мог справиться со своей неожиданно разбушевавшейся страстью, он почти насиловал Ирину, и ее невольное сопротивление грубой силе только еще больше разжигало его. Но вот она расслабилась от его неистовой ласки, поняла его, и они стали одно целое, и это целое стонало, смеялось, шептало и кричало от счастья...
16 августа, пятница
— Саша, Саша! Я тебе не сказала... Вчера звонила Александра Ивановна Романова. Просила тебя позвонить в любое время. И Меркулов тоже. Но сказал, что ничего срочного.
Турецкий с трудом открыл глаза. В комнату глядело серое московское утро.
Ну и лето. То жарища, то дождище,— пробормотал он.
— Саша, проснись же, Романова просила тебя позвонить, по-моему, случилось .что-то неприятное.— Голос у Ирины был встревоженный.
— Ирка, у меня такая профессия идиотическая, кроме неприятностей ожидать нечего. Который час?