Но все это было не столь уж важно. Главное заключалось в том, что Арсений Тарковский, сам того не ведая, вызвал к жизни стихотворение Цветаевой, оказавшееся, должно быть, последним…
У кого-то в гостях, — возможно, у той же Яковлевой, он прочел свое скорбное стихотворение, обращенное к дорогой ушедшей "тени": "Стол накрыт на шестерых…" На Марину Ивановну оно, видимо, произвело неожиданно-"шоковое" впечатление. Шестым марта помечен ее ответ — упрек. Горечь, обида, чувство отторженности; долго, вероятно, нес в себе поэт эти чувства, и нужна была лишь одна капля (или одна искра), чтобы они излились (вспыхнули).
В простеньком стихотворении Тарковского — явном подражании Ахматовой ("Там шесть приборов стоят на столе, и один только пуст прибор" — "Новогодняя баллада") Цветаева вычитала свое, болевшее, наболевшее. "Стол накрыт на шестерых": близких, родных; ждут шестого — шестую — ту, что ушла, умерла двенадцать лет назад (у Ахматовой, напротив, пустой прибор поставлен тому, "кого еще с нами нет", то есть еще-живому: ибо за новогодним столом — ушедшие, тени. Но это — к слову).
Итак:
Всё повторяю первый стих
И всё переправляю слово:
— "Я стол накрыл на шестерых"…
Ты одного забыл: седьмого.
И дальше: "Как мог ты за таким столом Седьмого позабыть — седьмую?..", — "Как мог ты позабыть число? Как мог ты ошибиться в счете?" И наконец:
Есть семеро — раз я' на свете!
(Позабыть ту, которая, о которой — еще в далеком-далеком восемнадцатом писала:
Я — страсть твоя, воскресный отдых твой,
Твой день седьмой, твое седьмое небо.)
Психея — бессмертная Душа, с ее магической семеркой… Она не исчезала, она не умирала, она все та же, она нетленна, она вечно жива. И, "непозванная", нежданная, с непреложностью Рока она является, вернее — снисходит к тем, кто сидит за столом, кто забыл поставить седьмой прибор…
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер,
Чем пугалом среди живых —
Быть призраком хочу — с твоими,
(Своими)…
Робкая как вор,
О — ни души не задевая! —
За непоставленный прибор
Сажусь — незваная, седьмая.
Тень, призрак — он не просто жив, он — живее тех, за столом.
Раз! — опрокинула стакан!
И всё, что жаждало пролиться, —
Вся соль из глаз, вся кровь из ран —
Со скатерти — на половицы.
(Не об этом ли — шесть лет назад: "Вскрыла жилы: неостановимо, Невосстановимо хлещет жизнь…"?) И дальше:
И — гроба нет! Разлуки — нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть — на свадебный обед,
Я — жизнь, пришедшая на ужин.
(- "Сборище самозванок! Все мертвы вы! Она одна жива!" — тот, через сто лет — живым об умершей — "Тебе — через сто лет", 1919 г.) И последняя строфа, обращенная, казалось бы, к одному лицу: