«И жизнь, — угрюмо откликнулся маленький, но тяжелый, словно из металла, узелок воли в животе. — И жизнь, иначе ничто ничего не стоит».
Она должна была выиграть битву, вызвав к жизни дремавшую в ней магию. Но как? До сих пор та вырывалась лишь тогда, когда ненависть, обида, злоба переполняли какие-то отведенные для них пределы, но как могла она вызвать в себе нелепую и мощную ярость в отношении Брогау, если ни он, ни его люди его именем лично ей ничего плохого не сделали.
А слабенькой магии любви и дружбы хватало только на мышей и птиц. Она непроизвольно вскинула руки, и тут же словно в подтверждение ее мыслей, на плечо к ней опустилась ворона, королевская птица, а на запястье — быстрая, как кончик хлыста, белобрюхая ласточка. И это странным образом успокоило ее сердце. Ни к одному серьезному делу не стоит приступать прежде, чем внутри разольется широкое и гладкое озеро уверенного спокойствия. Да, разумеется, она использует магию, что спускается с привязи любовью, но только теплая, пушистая мышиная симпатия будет здесь ни при чем. Ей плевать было на градации и категории власти, одних из которых почему-то мало. Она ценила только жизнь. На этом и следовало сосредоточиться. Вместе с жизнью на одном крючке она вытащит ему и все остальное.
Она ощутила под ногами дрожь земли, эхо ударивших в нее многих тысяч копыт, и пропустила ее сквозь себя, и позволила этой вибрации растечься по всему своему телу, от ступней до кончиков пальцев, до кончиков волос. Она стала землей. Ветер рванул ее за волосы, словно отгибая ей голову, словно открывая ее горло кинжалам — она подалась ему навстречу и стала ветром. Солнце поднялось, обещая сегодня день столь же жаркий, как и вчера, но если тот был заполнен полуголой ленью, то сегодня раскаленное железо доспехов натирало тело до кровавых волдырей даже через нижнюю рубаху из полотна или мягкой кожи. Зажмурившись и вдохнув горячую степную пыль, она стала солнцем, и когда поглядела сквозь ресницы на свои войска, движущиеся широким фронтом вдоль берега реки, она увидела их словно накрытыми хрустальными куполами, играющими всеми цветами радуги. Как будто на ресницах ее были слезы. Может, они и были.
И когда армии сшиблись, когда Рэндалл на острие своей атаки, увлекая своих за собой всей живущей в нем магией, помноженной на силу личного примера, первым вонзился во вражеский строй, Аранта стала войной.
Она внезапно почувствовала себя суммой составляющих частей, целым, объединенным из множества мельчайших частичек, каждая из которых могла существовать самостоятельно, и дрожала, и рвалась прочь под действием каких-то центробежных сил. Ей казалось, будто эти частички прозрачны и, по мере того, как напряжение овладевает ею, наливаются пурпурным и багровым. Сквозь каждую пропущен был волос, другим своим концом соединенный с чем-то вовне ее, и то, соединенное, вибрировало не в такт и словно пыталось разъять ее, ее тело и сознание, как будто там, на том конце, были сотни пришпориваемых лошадей. И ей казалось, что она теряет… да, контроль.