Она содрогалась от бессвязных горестных всхлипов, которые рвали ее на части. Разум отказывался понимать, как Саймон мог совершить такую подлость… мерзость — ведь утром он был с ней, хотя их жадное томление и не завершилось логическим взрывом. Как он мог сейчас, в эту самую минуту быть с Патрицией, ласкать ее, целовать с той же бесстыдностью и страстностью, с какой он ласкал и целовал ее, шептать ей на ухо те же самые — наверное, не раз повторенные сотне других женщин — нежные слова?
Чувствуя себя невыносимо униженной, словно выбравшейся из затянутого тиной болота, Аннетт кинулась в ванную и до упора включила воду. Она намылила губку и стала тереть, безжалостно драить каждый дюйм своего тела, по которому прошлись губы Саймона, его ликующий язык, горячие руки. Память кололи красноватые следы его ласк на коже — ноющие раздражения от плохо выбритых щек и подбородка, — и она зашлась рыданиями, неожиданно потеряв равновесие и шлепнувшись в мыльные лужицы на эмалированном днище ванны. Острые коленки и локотки больно ударились о ее борта и стены, и она скрючилась в судороге плача — никогда еще ей не было так плохо, до тошноты, выворачивающей все наизнанку.
Ее вырвало, и слезы снова брызнули из глаз. Держась за живот, Аннетт вылезла из ванны и по стенке дошла до кровати. Отвратительно мутило — от безумной, похожей на ядерный взрыв любви, от ревности, от неизбежности всего происходящего! Не имея сил, чтоб расправить кровать, не то чтобы надеть рубашку, она обмякла на перине с рыдающим шепотом на губах: я не хочу просыпаться, я хочу умереть…
Но вечный круг повторился сначала — взошло солнце и наступило утро. Аннет с трудом разлепила ресницы, кое-как оторвала голову от подушки — она лежала ничком поперек кровати на ворохе раскиданной одежды, голая, со стянутой присохшей мыльной пеной кожей.
Теперь, когда первый шок прошел, она встала и молча оделась. Механически, словно подчиняясь введенной в мозг программе, она натянула белую водолазку и вчерашние джинсы, с лицом, ничего не выражающим, как у потрескавшейся египетской мумии, спустилась вниз.
В залитом солнцем фойе ее ждал Саймон. При виде его она ничего не испытала — такой была защитная реакция ее обращенной в пепел души — и покорно проследовала за ним в машину.
По пути он весело, легко обратился к ней, но Аннетт словно оглохла, и тогда он тоже помрачнел, вид у него стал, как у побитой собаки.
Всю дорогу он напряженно молчал, не понимая, что случилось с его маленькой принцессой, почему их разделяет неприязненная тишина, словно они чужие. Еще вчера с поистине детской непосредственностью она дарила его жаркими ласками, точно зная, где он жаждет ее прикосновения. Он, зрелый мужчина, снова стал несдержанным подростком и заново открыл для себя женщину. Да что там! Он горько усмехнулся и на секунду оторвал взгляд от шоссейной дороги, посмотрев на Аннетт — она сидела, напряженно вжав голову в плечи, и молчала. Господи, он и не знал, что где-то в Англии живет, дышит, думает этот маленький непорочный ангел, теперь по неизвестной причине шарахающийся от него. Эта юная девушка свела его с ума, — подумать только, — если бы не та трагедия, он бы никогда не встретил ее и продолжал пускать по ветру свою жизнь. Да, у него были Эльза и любимая работа, но не было второго «я» — не было женщины, если не считать безликих незнакомок, которые приходили и уходили, не оставляя следа в его сердце.