— Помолчи. Увидишь.
И мы поехали дальше, а я смотрела на незнакомые улицы за окном. Я впервые сидела в этом маленьком трамвае, а раньше я только разглядывала рельсы по дороге в школу. Женщина в черном не говорит мне ни слова, чтобы объяснить или успокоить. Она зажата — в вагоне немецкие солдаты, вероятно такие же пассажиры, как мы, они ни с кем не говорят. Я смотрю на машины, на людей, которые идут по улице, на все, что мне раньше не удавалось увидеть. Наконец путешествие, показавшееся мне очень долгим, завершается, и кондуктор объявляет: «Конечная». На трамвае номер 56, который в то время ходил в направлении Шербика, мы доехали до площади Мэрии, как я выяснила гораздо позже. Для меня это место словно другой мир. Женщина ведет меня по аллее вдоль парка, потом по одной улочке, затем через проулок, который выводит нас к церкви. После этого мы идем по другой тоскливой темной улице. Женщина движется очень быстро, и временами ноги у меня начинают заплетаться, но мысль о том, что скоро я увижу маму, придает мне сил, и я ускоряю шаг.
Дома здесь низкие и узкие. Мы проходим мимо длинной серой стены (наверное, это завод), и женщина останавливается перед одним из этих маленьких домиков и за руку ведет меня внутрь. Я прекрасно помню, что там было две ступеньки — по ним надо было подняться на лестничную площадку и ждать, а пять или шесть вели в комнату наверху. Окно было на уровне улицы, по которой мы шли. Еще там была столовая, а сразу за ней — кухня. Я вижу два шкафа, стол и аккуратно расставленные стулья, а вдалеке — большую кухонную плиту. Остальные комнаты должны находиться на втором этаже, в конце коридора — лестница, на стенах висит одежда, а на полу в ряд стоит обувь. Рядом — два кресла.
Все вокруг чистое, ровное, величественное и холодное, совсем как большая женщина, которая появляется перед нами. Стриженые волосы удивительного светло-сиреневого цвета стянуты на затылке. Она открывает маленький рот с золотыми зубами. Ее лицо, одновременно строгое и глупое, пугает меня. Женщина сухо спрашивает:
— Все устроено?
— Да.
Дама в черном вытаскивает из сумки сверток и протягивает его женщине с сиреневыми волосами, а та пересчитывает содержимое. Я вижу деньги. Она указывает мне на кресло:
— Посиди там.
Я думаю о том, что я здесь делаю и, главное, где моя мама. Кресло очень красивое, не лохматое и распоротое, как то, в котором сидела и шила мама. Дама в черном уходит, не сказав ни слова, только оглядывается на меня перед выходом и бросает:
— Удачи.
Я остаюсь совсем одна с этой женщиной с сиреневыми волосами, которая зовет кого-то с кухни: «Жанин!» Потом она во второй раз обращается ко мне: