Таким образом, дедушка передал мне свою философию о мире и природе. Наблюдая за тем, как простой муравей тащит щепку, или рассматривая мертвую мышку, я постигала бесконечный круговорот. Животные и люди умирают и уходят в землю, а там их съедают черви, и черви оставляют в земле то, из чего потом вырастают трава и деревья, которые кормят новых людей и животных. В свою очередь они тоже умирают, и все повторяется снова.
— Ты понимаешь? Это природа, вечный круговорот. И когда кто-то умирает, достаточно лишь подумать о том, что он повторяет этот круг, и так он всегда будет с тобой и никогда не умрет.
Именно поэтому у меня возникло впечатление, что смерть — это не так уж и важно, потому что все начнется заново. И так я поняла, почему дедушка не говорит о своем сыне. У него больше не было детей. Их с Мартой единственный сын Жозе умер в ранней молодости, и это стало большой трагедией. Иногда Марта называла меня Жозе, особенно когда я играла, по ее мнению, слишком шумно, например прыгала с лестницы у сарая в стог сена.
— Жозе, осторожнее… Жозе, прекрати… Жозе, иди сюда.
Тогда дедушка рассказал мне о сыне и добавил:
— Знаешь, она очень горевала, когда он умер. Она часто о нем думает. Если хочешь, чтобы было как лучше, то делай вид, что все в порядке, и подходи, когда она называет тебя Жозе..
— Это лучше, чем Моник. Не люблю это имя. Почему меня назвали Моник?
— Моник происходит от греческого слова «одинокая». Неплохой выбор для тебя, ведь ты одна. К тому же надо быть осторожной. Понимаешь? Осторожной. Имена не имеют значения, я называю тебя цыпленочком, ты меня — дедушкой, а Марта зовет тебя Жозе… потому что она думает о нем. У каждого есть свои причины называть других так или иначе. Злодея Гитлера, который отравляет мир, я называю маляром, потому что он не солдат, он глупец, который хочет сделать мир одноцветным, уродливым, серо-зеленым. А тебя, мой цыпленок, из предосторожности называют Моник, потому что не хотят, чтобы с тобой случилось что-то плохое.
Делать что-то «из предосторожности» — это выражение употребляли мои родители, его я понимала. Из предосторожности не надо было шуметь, из предосторожности не надо было выходить… и нынешняя предосторожность, которая заключалась в том, чтобы звать меня Моник, связывала меня с родителями, ее я тоже понимала. А для себя я всегда оставалась Мишке.
— Жозе, тебя надо помыть! Залезай-ка в таз!
Я стала заменой Жозе. Марта никогда мне о нем не говорила. Но порой я замечала в ее очечнике фотографию маленького Жозе. Еще мальчик, а не молодой человек, в матроске, с портупеей и саблей. Фотография была старой, слегка пожелтевшей, и когда Марта с щелчком открывала и закрывала свой очечник, мне казалось забавным, как появляется и исчезает этот незнакомый мальчик, чье имя я иногда ношу. Это был круговорот природы.