— А вот не помрем, так услышим.
— А ты что думал? изловят?
— Я думаю, их ни в жесть не изловят! — подхватывает другой из горячих, ударив кулаком по столу.
— Гм. Ну, тут уж как обернется.
— А я вот что, братцы, думаю, — подхватывает Скуратов, — будь я бродяга, меня бы ни в жисть не поймали!
— Тебя-то!
Начинается смех, другие делают вид, что и слушать-то не хотят. Но Скуратов уже расходился.
— Ни в жисть не поймают! — подхватывает он с энергией. — Я, братцы, часто про себя это думаю и сам на себя дивлюсь: вот, кажись, сквозь щелку бы пролез, а не поймали б.
— Небось проголодаешься, к мужику за хлебом придешь.
Общий хохот.
— За хлебом? врешь!
— Да ты что языком-то колотишь? Вы с дядей Васей коровью смерть убили, * оттого и сюда пришли.
Хохот подымается сильнее. Серьезные смотрят еще с большим негодованием.
— Ан врешь! — кричит Скуратов, — это Микитка про меня набухвостил, да и не про меня, а про Ваську, а меня уж так заодно приплели. Я москвич и сыздетства на бродяжестве испытан. Меня, как дьячок еще грамоте учил, тянет, бывало, за ухо: тверди «Помилуй мя, боже, по велицей милости твоей и так дальше…» А я и твержу за ним: «Повели меня в полицию по милости твоей и так дальше…» Так вот я как с самого сызмалетства поступать начал.
Все опять захохотали. Но Скуратову того и надо было. Он не мог не дурачиться. Скоро его бросили и принялись опять за серьезные разговоры. Судили больше старики и знатоки дела. Люди помоложе и посмирнее только радовались, на них глядя, и просовывали головы послушать; толпа собралась на кухне большая; разумеется, унтер-офицеров тут не было. При них бы всего не стали говорить. Из особенно радовавшихся я заметил одного татарина, Маметку, невысокого роста, скулистого, чрезвычайно комическую фигуру. Он почти ничего не говорил по-русски и почти ничего не понимал, что другие говорят, но, туда же, просовывал голову из-за толпы и слушал, с наслаждением слушал.
— Что, Маметка, якши? — пристал к нему от нечего делать отвергнутый всеми Скуратов.
— Якши! ух, якши!>* — забормотал, весь оживляясь, Маметка, кивая Скуратову своей смешной головой, — якши!
— Не поймают их? йок?>*
— Йок, йок! — и Маметка заболтал опять, на этот раз уже размахивая руками.
— Значит, твоя врала, моя не разобрала, так, что ли?
— Так, так, якши! — подхватил Маметка, кивая головою.
— Ну и якши!
И Скуратов, щелкнув его по шапке и нахлобучив ее ему на глаза, вышел из кухни в веселейшем расположении духа, оставив в некотором изумлении Маметку.
Целую неделю продолжались строгости в остроге и усиленные погони и поиски в окрестностях. Не знаю, каким образом, но арестанты тотчас же и в точности получали все известия о маневрах начальства вне острога. В первые дни все известия были в пользу бежавших: ни слуху ни духу, пропали, да и только. Наши только посмеивались. Всякое беспокойство о судьбе бежавших исчезло. «Ничего не найдут, никого не поймают!» — говорили у нас с самодовольствием.