Том 9. Братья Карамазовы (Достоевский) - страница 414
Достоевский опирался в работе не только на их устные и письменные сообщения, но и на огромный и пестрый круг книжных и фольклорных источников. Пожалуй, ни в одном из других романов Достоевского нет такого количества, как в последнем его романе, прямых ссылок на произведения русской и мировой литературы (в поле зрения автора находятся здесь и „Хождение богородицы по мукам“, а также другие памятники древнерусской письменности и устной народной поэзии, и средневековые западные легенды и мистерии, и вольтеровский „Кандид“ и „Фауст“ Гете, и „Разбойники“ Шиллера, и „Собор Парижской богоматери“ Гюго, и материалы текущей русской газетной и журнальной периодики). Но круг печатных источников „Карамазовых“ не ограничивается указываемыми в самом романе источниками: он значительно шире (источники эти — как названные Достоевским, так и неназванные — раскрываются далее в постраничном реальном комментарии).
Говоря об исторических особенностях своего времени, Достоевский указывал как на одну из главных черт его на пробуждение у самых широких слоев населения сознательного интереса к таким глубоким, коренным вопросам человеческой жизни, которые в другие, менее напряженные, „мирные“ эпохи не вставали с такою силою перед большою массою людей, а служили предметом размышления для немногих.
„Теперь в Европе всё поднялось одновременно, все мировые вопросы разом, а вместе с тем и все мировые противуречия…“ — писал в „Дневнике писателя“ 1877 г. автор „Карамазовых“ (май — июнь, гл. 2, § III). Эта острота „мировых противуречий“, особенно усилившаяся и в России и на Западе к концу XIX в., отражена в романе.
Роман писался в обстановке нараставшего в стране революционного кризиса, в период усиленного развития капитализма в России, накала народнического освободительного движения. В этих условиях автор „Карамазовых“ остро сознавал, что русское общество находится в состоянии брожения, переживает идейный и нравственный кризис огромной силы н напряжения. Отсюда — повышенный интеллектуализм „Карамазовых“, тот мощный философский пафос, которым этот роман превосходит все остальные романы Достоевского. Автор сознавал, что в России не осталось ни одного самого тихого уголка, где бы не кипела скрытая борьба страстей, не ощущалась с большей или меньшей силой острота поставленных жизнью вопросов. Даже в провинциальном монастыре, где на поверхности царят спокойствие и „благообразие“, происходит упорная, хотя и скрытая от внешних глаз, борьба старого и нового; сталкиваются между собой полудикий и невежественный фанатизм отца Ферапонта и ростки иного, более гуманного жизнепонимания, носителями которого являются Зосима и Алексей: суровый угнетающий и обезличивающий формализм и растущее чувство личности. Заурядное на первый взгляд уголовное преступление сплетается воедино с великими проблемами, над которыми веками бились и продолжают биться лучшие умы человечества. А в провинциальном трактире никому не известные русские юноши — почти еще мальчики по возрасту и личному жизненному опыту, — отложив в сторону все свои непосредственные текущие дела и заботы, спорят о „мировых“ вопросах, без основательного решения которых, как они сознают, не может быть решен ни один, даже самый частный и мелкий, вопрос их личной жизни, не говоря уже об остальных, более широких вопросах жизни России и человечества.