Герман бросил взгляд на наручные часы и прикинул, как бы не прийти слишком рано. Он был уверен, что такой человек, как Леон Тортшинер, опоздает минимум на полчаса, и он решил прогуляться по пляжу.
День был солнечный и мягкий, но все аттракционы были уже закрыты. Не осталось ничего, кроме забитых дверей, выцветших и сорванных плакатов. Все экспонаты уехали: девушка, змея, силач, разрывавший цепи, пловец без рук и без ног, медиум, вызывавший души умерших. Плакаты на заборе, возвещавшие, что богослужение по праздничным дням проходит в аудитории Демократического клуба, были разорвана и сняты. Чайки, крича, летали над океаном.
Валы накатывались на берег, шипя и пенясь, и каждый раз отступали назад — свора лающих псов, не способных достать и укусить. Вдали на воде покачивался корабль с серым парусом. Подобно морю, он двигался и оставался на месте — путешествующий по воде труп в упаковке.
"Все уже было", — думал Герман. "Акт творения, потоп, Содом, вручение Торы, гитлеровская кровавая баня".Подобно тощим коровам в фараоновом сне, настоящее поглотило прошлое так, что от него не осталась и следа.
Герман вошел в кафетерий и увидел Леона Тортшинера, сидящего за столом у стены. Он узнал его по фотографии, которую видел в машиной альбоме, хотя Тортшинер был теперь гораздо старше. Это был крупней мужчина лет пятидесяти с прямоугольным черепом и густей волосами, при первом взгляде на которые было ясно, что они крашеные. Лицо у него было широкое, с выступающим вперед подбородком, высокими скулами и мощным носом с большими ноздрями. У него были кустистые брови и карие татарские глаза. На лбу у него был шрам, выглядевший как старая ножевая рана. Облик его был довольно-таки грубый, но смягчался польско-еврейской приветливостью, которую Тортшинер излучал.
"Убивать меня он не собирается", — подумал Герман. Казалось невероятным, что этот чурбан когда-то был Машиным мужем. Сама мысль об этом была смешной. Но так всегда было с фактами. Они взрывали мыльные пузыри идей, опровергали теории. уничтожали убеждения.
Перед Тортшинером стояла чашка кофе. Сигара с дюймом пепла на конце лежала в пепельнице. Слева стояла тарелка с недоеденным омлетом. Заметив Германа, Тортшинер со значительным видом встал и тут же сел.
"Герман Бродер?", — спросил он и протянул большую, тяжелую руку.
"Шолом алейхем".
"Садитесь, садитесь", — сказал Тортшинер. "Я принесу вам кофе".
"Нет, спасибо".
"Чай?"
"Нет, спасибо".
"Я принесу вам кофе!", — решительно сказал Тортшинер. "Я вас пригласил, и вы мой гость. Я взял один омлет, потому что должен следить за моим весом, но вы-то вполне можете позволить себе съесть кусок ватрушки".