Что ж — рассчитывай. И обзову тебя дурой. И неблагодарной дрянью, и сведу всё к тому, что когда были деньги…
Прости хоть сейчас.
Ни к чему разбираться в тайм-чартерах и ставках фрахта, чтобы понять, что муж твой становится проходимцем. А жить с проходимцем — тяжко. И в любви ему нельзя верить.
Как ты тогда сказала? Когда мы говорили о Джеке Лондоне. Ты сказала:
— Кумир лежебок. Готовы всё бросить и плыть на Аляску, или на промысел котиков, поиски кладов Моргана: голодать, замерзать, тонуть, — что угодно, только б не работать и разбогатеть в одночасье.
Ты сказала ещё:
— Да, он был сильным. И твердил, что есть право сильного победить там, где тысячи проиграли. Но как только он победил, его тут же прибрала к рукам другая. Одна жена — для нищеты и детей. Подожди, потерпи, вот завтра… Сопли вам утереть, когда опять вы с Клондайка вернулись нищими. И без денег, и без зубов — одни долги. А другая — мамзель и тонкий ценитель таланта. И толщины кошелька.
— Да ты мне как раз и противен, когда ты опять с деньгами и считаешь, что дело лишь в этом. И что так будет всегда.
— Так что ищи себе Чармиан загодя. Победитель… Кто будет тебя отпаивать, когда опять тебя "кинут" на год работы на дядю? А ведь могло быть и хуже.
— Вот-вот. Все мы — дуры.
Прости хоть сейчас. Что мне до Волка причёсанного в воспоминаниях Чармиан? О том, как ты права, он сам писал в "Мартине Идене". Читала ли Чармиан "Идена"?
Хочу тебя. Моя женщина для нищеты. Для цинги и таёжного голода. Для дорог и скитаний. И ветра, сдувающего не только маски, но и гримассы вежливости. До кости. Ураган с женским именем.
Если ты меня разлюбила, значит просто я стал недостоен, а не клянчишь новую тряпку, шубку норковую или тойоту.
Если ты меня больше не хочешь, значит просто в такой круговерти я забыл уже, зачем вышел в море, куда плыл, куда возвращаться, и где укрыться от шторма.
Маячок мой. Моя моя тихая гавань. Где всегда тебе будут рады?..
***
Я опять стою в Феодосии. Но не встречу тебя на улице. Меня не отпустят с выгрузки. Хозяин взнуздал — дальше некуда. И хозяин себе — я сам.
Так уж вышло. Этот — спился. Этот — не выдержал. Этот — просто дал дёру, когда прищемило хвост и запахло бандитами, а не прибылью. А ведь были — друзья и соплаватели. Слабаки! Ничего, мы прорвёмся. Мы возьмём жизнь на абордаж по праву сильного. Мы ей в глотку клыками вцепимся, чтобы крови напиться. Мы читали внимательно Лондона.
Из тех, с кем мы начали, я один лишь остался в доле. Правда — доля моя незавидная. Компаньоны: один щёки дует в Киеве, держит банковский счёт и печать; второй — взятки носит в Одессе. Я ж — на судне сижу вечным сторожем. Чтоб механики не сдали топливо, а матросы брезенты не продали, чтобы судно не разморозилось, когда вырубят электричество. Сами ж были такими — наёмными, которым за месяц не плачено. Да, рэкет. Да, кинули. Но им то что? Они — отработали. Им теперь — получить за труды. И плевать, что мне тоже не плачено, а горбатил я больше их: ведь взнуздал меня не надсмотрщик, а Свобода.