Она подняла руку, как будто обращалась к небесам. Ее рыжие волосы стали с годами бледнее, какого-то пыльного цвета, кое-где появились седые нити. Она собирала их в тугой узел на затылке. За годы их супружества она постарела, морщинки появились в уголках глаз и прорезали безжалостные бороздки на шее. Твердые складки пролегли от ноздрей к уголкам рта. На лице более заметно проступили кости; странным образом — и это замечали многие — она стала походить на Гэвина.
— Твоя жена? — эхом отозвалась она. — А что это должно означать — для меня или для тебя? Я не разделяю ни твою постель, ни твои замыслы. Да я бы бросила тебя хоть завтра, ушла в горы пешком и брела, пока не собью ноги в кровь… и пусть у меня брюхо ввалится с голоду, пусть меня волки сожрут… если бы не мальчик. Если бы Клейтон не был дорог тебе, если бы ты не был добр к нему — я б тебя убила во сне и ушла в горы вот так, как я тебе сказала… — Она отвернулась к окну и какое-то время молча смотрела на мягкие коричневые груди дальних гор, на плечах которых искрами вспыхивал освещенный солнцем снег… горы, затененные тяжелыми весенними облаками… Она улыбнулась: — А ты никогда не боялся, Гэвин, что я расправлюсь с тобой, пока ты лежишь, храпишь и видишь во сне зло, которое сотворишь завтра? Никогда у тебя среди ночи сердце не начинало колотиться от страха?
— Нет, — ответил он. — Убей меня — и Риттенхауз совершит месть. — Он говорил медленно, ласково перебирая слова, наслаждаясь видом ее расширенных глаз, полуоткрытого рта. — Он тебя найдет… Для него в этом будет личное удовлетворение… хотя ты, конечно, все равно будешь умирать счастливой, я знаю. Но он найдет и твоего драгоценного Лестера. Ты не понимаешь, какие у нас с Риттенхаузом чувства друг к другу. Мы зайдем как угодно далеко, для нас никаких границ нет, даже после смерти. Запомни это — если ты еще до сих пор не поняла.
Она отступила на шаг и оперлась на спинку дивана, стоящего у камина. Что-то заставляло ее произносить вслух такие вещи, которые — она знала твердо — лучше бы оставить невысказанными, какой-то раскаленный докрасна железный стержень вины в душе…
— А у тебя нет опасения, — прошептала она, — что Лестер сам убьет тебя прежде, чем я найду случай?
Тонкие губы Гэвина скривились.
— Лестер? Сын Джека Инглиша? Э-э, самое большее, на что он отважится — это попытаться выстрелить мне в спину… и все равно промажет! Да он меня больше боится, чем дьявола! В тот день, когда он кинул в меня камнем — семь лет ему тогда было — он совершил последний смелый поступок в своей жизни. Он тогда стоял лицом к лицу со мной — сделал он такое хоть раз с тех пор? Да что же это за мальчишка из него вырос?