— Я все-таки думаю, что ты тоже Дитя Желанья Всеотца, поэтому попробую, — сказала Стейнвор. — Но быстро не получится, ты не такая уж легкая. Подожди, пока я его ухвачу, и забирайся на круп. Только держись крепче. — Она кинула взгляд на человека. — Послушай, детка, сними с него крест, а то я пальцы обожгу.
Халла подошла к герою, сняла у него с груди крест и положила рядом. Грудь его еще раз поднялась. Прежде, чем священник успел раскрыть глаза пошире, последнее дыхание его покинуло, и Стейнвор, нагнувшись, ухватила его за плечи.
Халла подскочила к коню, подпрыгнула и двумя руками схватилась за него, не забыв зубами крепко держать плащ. Когда конь взмывал вверх, она закрыла глаза. Потом, когда он уже ровно летел над крышами, пришло знакомое ощущение полета, и она представила себя девчонкой на спине Оггхи или Грора, давным-давно. Но все равно держалась крепко.
Монахини и священник не верили в валькирий и не представляли их, они никогда их и не видели. Они увидели только, как исчез покойник, и как вдруг Халла вознеслась на небо, к несчастью, вместе с плащом, и никто не успел и не посмел сдернуть его с нее. Однако она оставила в келье свой узелок. Что ж, пусть хоть это будет реликвией, решили они; может быть, и там найдется предмет, обладающий чудесными свойствами.
Крылатый конь возмущался и фыркал и явно с удовольствием сбросил бы ее прямо в море, но Халла сказала, что корабль не мог далеко уплыть, и они стали кружить над Черным Морем сразу же за проливом. Под ними было два или три судна, очень маленьких с высоты, поднимающих грудью светлую волну. Халла не сразу смогла сказать, какой корабль ей нужен. Но потом она заметила на палубе одного из них ярко-желтую рубаху. Это была рубаха Таркан-Дара, уж ее-то она узнала: сама стирала много раз.
А потом она увидела остальных двоих. И тогда спрыгнула с высоты примерно в пятнадцать локтей, ближе конь не смог подлететь, — но не ушиблась, а только упала. Пока она вставала, отряхивалась и уверяла их, что это она и все в порядке, конь был уже далеко, таял в северной части неба, спеша в Валхаллу.
Как она сюда добралась, она не стала объяснять. Это было слишком сложно. Валькирий в их мыслях не было, и слов таких они не знали. Достаточно было того, что они с ней, а она, которую они считали потерянной для себя, снова с ними. Делать ничего не надо было. Они были на корабле, и корабль вез их по морю.
Большую часть времени они сидели на палубе, почти не разговаривая, глядя на катящиеся волны, темно-зеленые или темно-синие. Иногда Киот принимался ходить вдоль борта, бормоча себе под нос. Он был совершенно выбит из колеи. Он был уже не молод и пытался всю жизнь быть настоящим христианином; готов был простить Правителю зло, причиненное ему самому. Не из-за этого он отправился в путь. Вся община страдала от несправедливости, еще худшей, чем та, из-за которой Христос неустанно боролся с фарисеями. Он, Киот, правильно сделал, что пошел. Но если бы он не пошел, если бы простил Правителю непростительное, он не был бы так расстроен и смущен душой. Давным-давно услышал он в первый раз о великом святом храме Софии, чуде христианского мира. Теперь он видел этот храм, и горечь вошла в его сердце, ибо он видел в нем растление. Он старался об этом не думать и найти утешение в молитве, но этот путь к утешению был теперь для него закрыт. Он чувствовал себя совсем стариком.