Больше места не было!
Дура Мавра, которая, благодаря этой проклятой уборке, потеряла голову, не заметила ребёнка, затопила плиту и ушла.
Ну, младенец, конечно, и изжарился!
Вот вам и имей после этого детей!
С этими уборками, сколько ни имей детей, всех перепарят.
Бедный Ваня! Изжарить такого умного мальчика!
Вернёмся, однако, к рассказу.
На чём я остановился?
Да, на том, что Василий Николаевич, — кажется, так зовут героя, а впрочем, чёрт его возьми, как его зовут.
Василий Николаевич остановился и вздрогнул.
Дрожавшая женщина, видимо, тоже хотела сказать что-то, но, взглянув в лицо Василия Николаевича, слегка вскрикнула и остановилась.
Можно было подумать, что перед ними выросло по привидению.
— Ты?..
— Вася?.. Василий Николаевич…
— Откуда ты взялась?.. На улице… под такой праздник…
Она задрожала ещё сильнее, на этот раз не от холода, слезинки заблистали на ресницах.
— Что делать?!
Василий Николаевич чувствовал, что у него кругом идёт голова.
— Да как же это… как же…
— Надо же где-нибудь ночевать…
— Как, ты…
— Выгнали с квартиры… Не плачу… Некрасива стала… добывать трудно.
— Маша, Маша, да как же это?..
Она зарыдала.
— А что же вы думали, что замуж, что ли, кто возьмёт девушку с ребёнком, на месте держать станут?..
— С ребёнком… с ребёнком…
В её заплаканных глазах сверкнул злой огонёк.
— Ну, да, помните, небось, что когда меня бросили, я была в положении… Сами же мне советовали в приют подкинуть.
— Маша… Маша…
— Нечего! Правда ведь! Испугались, что в «историю» попали. На другую квартиру переехали, пускать не велели… А потом удивляетесь, что на улицу попала!..
— Но я… но я…
— Знаем, как вы все говорите! «Почём я знаю, что это мой!» Так не угодно ли прогуляться, пойдёмте, поглядите: две капли вылитый вы. Не будете сомневаться!
— Но где же ребёнок? Ведь ты же без квартиры…
— У сапожника в ученьи. Шпандырем по голове бьют вашего сына, подмастерья за волосы таскают, порют не на живот, а на смерть…
— Перестань, перестань…
Стыд, какая-то тоска охватывала Василия Николаевича.
— Замолчи ради Бога!
— Нечего молчать. Вот где накипело всё это. Ваши-то детки, небось, — другие-то, — нарядные ходят, видела я их, будь они…
Какой-то инстинктивный ужас перед проклятием этой женщины, которое готово было обрушиться на его детей, охватил его.
— Маша! Маша! Не говори этого, не говори о моих детях!
— А это не ваш ребёнок? Не ваша кровь? Одним всё, а другого ремнём лупят…
Она уже перестала дрожать, она больше не коченела от холода, кровь прилила к лицу.
Она говорила громко, взвизгивая, наступая на него, схватила его за руку.