Поэтому на «Аквитании» он при встрече с дамами приподнимал франтовской стетсон и быстро-быстро сбегал или в каюту, или в казино. За день до прибытия в Шербур Баркер прятался от назойливых девиц именно там. Сам не играл, но не без удовольствия наблюдал за пассажирами. За рулеточным столом нелепо разряженная старуха скучно просаживала небольшое состояние. Баркер остановился посмотреть — ему не нравилась рулетка, но что-то привлекло его внимание. И когда старуха отодвинула от себя гору фишек, он догадался, что именно. Движения ее в точности совпадали с движениями Игрока. Баркер даже зажмурился, помотал головой, потом присмотрелся еще раз. Да. За рулеткой скалился вставной челюстью Игрок, только в этот раз он был не грузным полковником-конфедератом в маске и перчатках, но стареющей кокоткой.
Красавчик помаячил возле старухи еще с четверть часа, а потом развернулся и поспешил в каюту спать, вполголоса ругая себя за излишек бренди за обедом. Еще раз Красавчик видел старуху, когда та спускалась с трапа в Шербуре. Встречал ее мрачный худощавый тип с огромным черным зонтом, который он раскрыл над старухой, едва та ступила на пристань и двинулась бодрым шагом к поджидающему поодаль авто. Дождь скатывался с зонта прямо на голову худощавому, но тот, казалось, не замечал этого и что-то жарко говорил. Старуха обрывисто и резко отвечала. «Как любовники…» — подумал Баркер и сам застыдился этой своей мысли. Но додумывать ее не стал, нужно было торопиться из Шербура в Париж, чтобы успеть на отбывающий через день «Восточный экспресс» и попасть в Константинополь не позже чем через полторы недели.
Теперь же Красавчик сидел за самым укромным столиком вагона-ресторана и разглядывал винную карту. Пить много он не собирался, экспресс прибывал в Константинополь уже следующим вечером, и Баркеру нужна была свежая голова. К тому же вся эта европейская утонченная суета, все эти на тонких ножках хрустальные бокалы, большие фарфоровые тарелки с вонючим сыром, вся эта гнилая европейская публика вызывали у него насмешливое раздражение. Баркер был другой. Он был простым парнем из Пенсильвании. Он был — фасоль и кукуруза, солодовый виски из железной кружки, босые пятки по сухой колючей траве… Он был — гул чикагских дымных улиц, испачканные мазутом краги, теплая рукоять «кольта» сорок пятого калибра… Он был — степ, кейкуок, горький джин и клубничный привкус губ Родинки (или Кудряшки… или сразу обеих). Иного себя Баркер не представлял и другой жизни не желал.
А вот Малышу Стиви все здесь нравилось. Похожий на молодого лисенка, впервые забравшегося в курятник, тот дрожал от восторга и возбуждения. Разглядывал исподтишка пассажиров, любовался шикарной обстановкой, косился на разряженную в пух и прах дешевку и не сумел сдержать глупой улыбки, когда та, поймав его взгляд, отсалютовала наполненным бокалом. Баркер исподтишка и чуть снисходительно любовался братишкой, не забывая краем глаза следить за происходящим вокруг. Баркеры выбрались из купе впервые за эти утомительные пять дней пути, и лишь из-за того, что Малыш исхныкался, умоляя брата «хоть глазком поглядеть на настоящих иностранцев». «И чего ты там не видел», — ворчал Баркер, однако отказать Малышу не смог. Да и сам он, если честно, уже устал глазеть в окно и в сотый раз разбирать и собирать «кольты».