Когда я узнала, что мы стали наследными принцами, мне сделалось дурно. В ту пору я носила третьего ребенка. Родители вызывали нас в Испанию. По обычаю кандидатуры наследников утверждали кортесы. Архиепископ Безансонский, Франсуа де Буслейден, без совета которого мой муж с детства не мог сделать и шага, убедил его, что негоже отправляться в Испанию, не навестив старых друзей Фландрии — французов. Филибер де Вейре, еще один страстный защитник французских интересов, предложил обручить моего крошку Карла с Клаудией, единственной дочерью Людовика XII. Чтобы заполучить испанскую корону, Филипп должен был принести в жертву бывшим союзникам нашего сына. От одной мысли об этой циничной сделке меня пробирала дрожь. Когда муж, словно волк в овечьей шкуре, явился выпрашивать мою подпись на брачном договоре, я пришла в бешенство. Я разорвала пергамент сверху донизу и продолжала рвать его на куски, пока Филипп не схватил меня за волосы и не ударил о стену. Белый от ярости, он силой усадил меня в кресло у камина.
— Как ты смеешь? Что ты о себе возомнила? — орал Филипп, не в силах подобрать слова, чтобы задеть меня побольнее.
— Я никогда тебе не перечила, Филипп. Отпусти меня.
Он отступил. Попросил прощения. Упал к моим ногам и обнял колени. Боже упаси, он никогда не посмел бы обидеть мать своих детей. Он сам не знал, что за бес в него вселился, но это лишь от тревоги за судьбу его милой Фландрии. Возможно, для Испании хорошие отношения с Францией не слишком важны, но для Фландрии это вопрос жизни и смерти.
— Твоя новая родина очень маленькая, Хуана, перед Испанией она беззащитна. Ты боишься, что французы станут дурно обращаться с нашим Карлом, что эта помолвка его унизит. Это не так, поверь мне. Наш сын будет править империей, о которой мы и мечтать не можем: Испанией, Францией, Фландрией, Германией, Сицилией, Неаполем.
— Когда-нибудь, возможно, Филипп, но не сейчас. Людовик Валуа правит слишком мало. Подожди, пока станет ясно, что лучше для Испании, пока кортесы признают нас. До тех пор я ничего не подпишу, и не проси.
Я не подписала договор. После нашей ссоры Филипп одумался. Судя по всему, моя храбрость пришлась мужу по душе, и он ненадолго стал нежным и страстным, как в первые дни нашей любви.
Чего боялся Филипп? И слепой заметил бы, что больше всего на свете его страшит встреча с моими родителями. Вдали от них он мог сколько угодно притворяться мудрым политиком. Обмануть других и себя ничего не стоит. Достаточно повторять: «я поступлю так», «я сделаю это». Мы приходим в восторг от смелости собственных намерений. Сколько раз наедине с собой я вела яростные воображаемые споры с Филиппом. Но стоило мужу появиться в дверях, и стройное здание моих доводов рушилось, словно карточный домик. Моя храбрость мигом улетучивалась, а мысли превращались в топкое болото. Я начинала дрожать как осиновый лист, опасаясь, что с губ сорвется неосторожное слово. Я боялась, что Филипп меня разлюбит, хотя прекрасно понимала, что эти страхи мне только вредят. Филипп влюбился в храбрую и решительную девушку, и новая робкая Хуана, Хуана-мямля едва ли могла прийтись ему по душе. Я все понимала, но ничего не могла поделать. Страх был сильнее доводов разума. Я часто слышала, что любовь слепа и безумна, но даже не предполагала, что из-за нее мы зачастую перестаем быть самими собой, лишаясь разума и воли. Потеря любви подобна смерти, и мы любой ценой цепляемся за жизнь. Нет на свете греха страшнее, чем предательство любви, это все равно что бросить бедняка умирать от голода. Страсть к Филиппу превратила меня в жалкую нищенку. Мне приходилось выпрашивать любовь с протянутой рукой. Разум подсказывал мне, что у моего избранника немало пороков и слабостей: взять хотя бы то, как он трусливо откладывал встречу с моими родными. Филипп давно бредил титулом принца Астурийского, строил планы, продумывал наперед будущее наших детей и каждый день находил новые предлоги, чтобы никуда не ехать. А главным предлогом стала я. Моя беременность становилась все тяжелее. Живот мой вырос до немыслимых размеров. Путешествовать в таком состоянии было тяжело и опасно. Тем не менее родители настойчиво призывали нас к себе, стремительно теряя терпение. Они слали мне письмо за письмом, убеждая повлиять на мужа, и собирались отправить за нами армаду. Мать настаивала, чтобы мы путешествовали морем. По суше нам пришлось бы пересечь Францию.