Флоки Черный вонзил нож в пень, на котором сидел, и поднял взгляд. Его черные глаза напоминали бездонные колодцы.
— Как и любому норвежцу, мне хочется оказаться в Валгалле, — тихо промолвил он. — Любой наш земляк, знакомый с Сигурдом Гаральдсоном, знает, что в самом почетном месте зала Одина его уже ждут крепкая скамья и позолоченный кубок. — Флоки поморщился, вытаскивая нож из дерева. — Я могу точно сказать, что буду стоять рядом с Сигурдом, когда за ним придут девы смерти.
— Возможно, это случится гораздо раньше, чем ты думаешь, братишка, — заметил Халлдор.
Этот воин, приходившийся кузеном Флоки Черному, был одержим желанием точить свое оружие. Он жил в постоянном ожидании боя. Вначале я никак не мог решить, что переполняло этого человека — страх или кровожадность, но сейчас точно могу сказать, что это был не страх.
— Кто может сказать, куда нас ведет этот английский жрец? — продолжал Халлдор, изучая лезвие своего ножа с костяной рукояткой. — Надо было бы перерезать ему краснушное горло и закопать покойничка в густых зарослях. Пусть его белая задница в загробной жизни носит терновый венец. Думаю, его богу это понравилось бы.
— Я напомню тебе об этом, Халлдор, когда мы будем делить серебро английского короля, — сказал Улаф. — Тогда ты порадуешься, что оставил задницу монаха в покое, — бросил он через плечо, поднялся на ноги и отошел в сторону, чтобы справить нужду.
Воины готовились тронуться в путь.
* * *
Я полагал, что мы продвигаемся быстро, но вечером того дня отец Эгфрит стал скулить. Мол, едва ползем, нам очень повезет, если мы доберемся до твердыни короля Кенвульфа до Судного дня.
— Нам, англичанам, нечего бояться норвежцев, если они тащатся, словно старухи, идущие на рынок, — пожаловался он, покачал выбритой головой и громко высморкался.
Он по-прежнему с опаской относился к моему кровавому глазу, но то обстоятельство, что я свободно владел английским, удерживало его от злых высказываний в мой адрес. Несмотря на то что как человек отец Эгфрит мне не нравился, я вынужден был признать, что он прав. Все дело было в том, что норвежцы на суше вели себя крайне осторожно, будто вся их уверенность осталась на кораблях. Монах выглядел таким слабым и тщедушным, что мне было неловко видеть, как он бодро шагал впереди, быстро переступая босыми ногами, и призывал нас не отставать.
— Норвежцы предпочитают грести, святой отец, а не ходить пешком, — сказал я, наслаждаясь тяжестью щита, висевшего на спине.
— В таком случае им, наверное, лучше было бы идти на руках, — ответил Эгфрит.