— Пожалуй, мы попробуем, — спокойно, даже небрежно говорит Осоргин-младший.
Слишком спокойно, милый Володенька, слишком небрежно! Теперь тебя лихорадит: только бы этот киношник не передумал…
— Попробуем, почему бы и не попробовать, — соглашается Осоргин-старший, оставив наконец в покое свою бороду.
— У вас есть какая-нибудь идея? — спрашиваю я.
— У нас есть головы, — поспешно отвечает Осоргин-младший.
* * *
От имени киностудии я послал три десятка запросов кораблестроителям — в институты и конструкторские бюро: не согласитесь ли взяться за решение нижеследующей задачи… Восемь ответов содержали корректное «нет». В остальных, кроме «нет», были еще и эмоции. В наиболее темпераментной бумаге прямо спрашивалось: «А вечный двигатель вам по сценарию не нужен?..»
Задача была каверзная. По общепринятым представлениям, даже нерешимая. Корабль субзвуковых скоростей — об этом и не мечтали. Конструкторы старались либо поднять судно над водой, либо опустить под воду и заставить двигаться в каверне, газовом «пузыре». Все это годилось только для небольших кораблей. Впрочем, скорости все равно были невелики, — скажем, сто километров в час. Рожденный плавать летать не может.
Я не кораблестроитель, моих знаний тут явно не хватало. И лишь чутье науковеда подсказывало: если путь «вверх» и путь «вниз» исключаются, значит, надо оставаться на воде. Рожденный плавать должен плавать!
Осоргины не звонили и не появлялись. Вопреки моим предположениям, возникли осложнения и со второй задачей. Три попытки найти человека, который взялся бы за решение, ни к чему не привели. Мне говорили: безнадежно, нет смысла браться. Тогда я пригласил Михаила Семеновича Каплинского.
Впервые я увидел Каплинского еще в университете, когда учился на втором курсе. Однажды появилось объявление, с эпическим спокойствием уведомлявшее, что на кафедре биохимии будет обсуждаться антиобщественное поведение аспиранта Каплинского М. С., поставившего опыт на себе. Ниже кто-то приписал карандашом: «Браво, аспирант!» И еще ниже: «Сбережем белых мышей родному факультету!»
Обсуждение было многолюдное и бурное, потому что все сразу воспарили в теоретические выси и стали наперебой выяснять философские, исторические и психологические корни экспериментирования над собой. Каплинский добродушно поглядывал на выступающих и улыбался. Меня поразила эта улыбка, я понял, что Каплинский все время думает о чем-то своем и ничто происходящее вокруг не останавливает идущие своим чередом мысли.
Впоследствии я еще несколько раз встречал Каплинского: в коридорах университета, в столовой, на улице. Он с кем-то говорил, что-то ел, куда-то шел, но за этим внешним, видимым угадывалась непрерывная и напряженнейшая работа мысли.