Немитц, который был напряжен до крайности, так как очень хотел казаться непринужденным, чуть не вспылил, настолько его задела высокомерная манера рассматривать собеседника, как породистую лошадь. Но не успел он раскрыть рта, как последовал вопрос:
- Вы, надеюсь, знаете, что в ваших жилах течет кровь рыцарей...
Маршалл не ждал ответа, так как не допускал никаких сомнений, а тем более возражений. Как-то странно вытягиваясь и выпячивая расшитую грудь, чтобы казаться еще более величественным, он продолжал:
- ...кровь тех рыцарей, которые защищали родину, стоя на берегах Рейна. "Вахта на Рейне"! Это о нас, Биберштейнах, немецким народом сложены песни.
Глаза всех членов свиты восторженно сияли, с явным расчетом, что граф заметит наиболее ретивых патриотов.
- Приношу извинения, exzellenz, но если подобное родство существует, то, очевидно, оно очень отдаленное. Лично я узнал о такой версии здесь, в Константинополе.
Возмущенные и даже испуганные взгляды свиты. Затем раздраженный голос посла:
- Это неважно. Можно не знать, но нужно чувствовать! Если в вас есть хоть капля крови Биберштейнов, она заговорит в нужный момент. А раз вы узнали, то это должно переполнить вас гордостью и, кроме того, заставить думать о своем будущем. Или вы вовсе отвергаете бремя рыцарства, возложенное на нас историей и предками?
- Никак нет, exzellenz. Но только я считаю, что в наши дни каждый офицер должен быть рыцарем и нести бремя своей чести и воинского долга.
- Отлично сказано!.. Вот в этих словах чувствуется Биберштейн! Вы преуспеете, если будете прислушиваться к голосу крови.
Вздохи облегчения. Улыбки. Разрядка общего напряжения.
- Однако офицер офицеру рознь. Так же как рыцарь - рыцарю. Вот вы, например. Что подсказывает вам кровь рыцаря?
- Она... она не подсказывает, а громко и неотступно твердит мне, что раз я, как офицер, дал присягу, то никогда не должен ей изменить, а оставаться верным ей во всем, всегда! До последней капли крови, независимо от того, какого бы рода эта кровь ни была!
Как-то неожиданно получилось, что Немитц слишком приподнято, звенящим голосом произнес эту тираду, вкладывая в нее всю силу своего искреннего убеждения. Но, заканчивая ее, он осекся, чуть не прикусив язык, так как сияние померкло, и перед ним уже не было ни звезд, ни орденов, ни напряженного старого лица с острыми глазами, а виднелась лишь спина сановника, внезапно развернувшегося на каблуках. Больше того, эта спина удалялась, так же как удалялся и камергерский ключ, подвешенный ниже спины.
Наступила мертвая пауза.