— Энни! В чем дело? Что с крошкой случилось? — раздался в трубке резкий голос.
Бесцеремонный тон заставил девушку крепче сжать трубку. Она постаралась побороть нередко вспыхивающую неприязнь. Ведь даже сейчас, повзрослев и научившись, казалось бы, пропускать мимо ушей все колкости и язвительные насмешки, которыми продолжал донимать ее Рейт, она все же порой находила его невыносимым.
Да, с другими женщинами он вел себя иначе. С ними он был само обаяние. Хотя, конечно, он и не смотрел на нее как на женщину, считая всего лишь девочкой-подростком.
— Алло, малышка! Ты меня слышишь?
Раздражение в его голосе резко вернуло ее к действительности.
— Да, Рейт, я слышу. Мне нужно кое-что сказать тебе.
— Мне сейчас некогда, Энн. Я жду важного звонка. Заеду к тебе на обратном пути, и мы все обсудим.
— Нет! — всполошилась девушка.
То, что ей нужно было сказать, гораздо легче говорить на расстоянии. Делать ему предложение прямо вот так, с глазу на глаз…
В панике она попыталась было что-то возразить, но Рейт уже дал отбой.
Она положила трубку и растерянно огляделась. Эта комната, как и весь дом, увековечила столетия английской истории. Особняк стоял с тех времен, когда некая королевская особа пожаловала эти земли предку Энни Роджеру Чандлеру. Как гласила официальная история, этой милости он удостоился за безупречную придворную службу, однако неофициальный источник приписывал милость другим его заслугам, более личного свойства. Роджер назвал поместье и дом Голд Краун — Золотой Короной — в знак признательности за монаршую щедрость. Размеров, однако, дом был отнюдь не королевских, его даже нельзя было назвать очень большим. Но, по понятиям Энн, он был непозволительно велик для одного человека, даже для одной семьи. Особенно потому, что, работая в приюте для бездомных, она хорошо знала, как много людей отчаянно нуждаются просто в крыше над головой.
— Ну и что бы ты сделала, будь у тебя возможность распорядиться наследством? — как всегда, иронично спросил Рейт, когда она однажды завела разговор о доме. — Отдала бы им имение? Смотрела бы, как разбирают дубовую обшивку на дрова? Наблюдала бы, как рушат память о предках?
— Ты не прав! — сердито оборвала его Энн. — Ты нечестно рассуждаешь!
Но и Дэвид, даже сам Дэвид, в чьем ведении находилось благотворительное заведение, где она работала, тоже частенько говорил ей, что она рассуждает неразумно, чересчур мягкосердечна и выглядит большой идеалисткой, которая ждет от жизни и людей очень уж многого. Энни подозревала, что Дэвид был склонен презирать ее. Сначала-то он точно был настроен против альтруистических порывов, свойственных ей, подсмеиваясь над ее происхождением и слишком правильным выговором, осуждая относительные состоятельность и роскошь — все, что так резко отличало ее от обитателей приюта.