— Послушай, чужестранка. Ты не знаешь нас. Ты никогда не станешь здесь своей. Что ты принесла острову, кроме денег?
— Себя. — Чарити разозлилась. — Послезавтра, когда празднование свадьбы уже завершится, состоится королевский совет. Мною совместно с министром де Моралесом подготовлен новый законопроект о снижении пошлин на ввоз иностранных товаров, и Рамиро вчера намекнул мне, что, возможно, поставит меня руководить финансовым министерством, коль уж скоро я так люблю считать эти финансы — так он сказал. — Она смотрела в побледневшее лицо Леокадии. — Я не провинциальная дурочка, принцесса. Я — дочь своего отца, одного из крупнейших европейских банкиров, и он научил меня всему, что знает сам. И это я приношу в дар острову. Я знаю, как сделать жизнь здесь лучше, как увеличить доходы, перераспределить расходы, как добиться, чтобы Фасинадо расцвел еще пышнее. Я не стану всего лишь украшать трон. Рамиро верит мне. Совет меня примет. Не потому, что я королева и чудо как хороша собой, а потому, что я буду говорить с ними на их языке. Или ты полагала, что я его не знаю?
Судя по виду Леокадии, именно так она и полагала. Все это время принцесса видела перед собою красивую англичанку, избалованную дочку богатого отца — и оказалась совершенно не готова к разговору с той женщиной, что стояла сейчас перед ней.
— Завтра я стану твоей королевой. Ты, Леокадия, согласно церемонии, — моя сопровождающая и подруга. Я не желаю войны между нами, но, чтобы ее не было, тебе придется смириться с тем, что я теперь здесь. И я никуда не исчезну. Проще смириться, чем затевать битву, в которой проиграешь.
— А если не проиграю?
— Даже если я исчезну, — Чарити отчетливо понимала, о чем именно идет этот разговор — о жизни и смерти, о ядах в бокалах и змеях, подпущенных в постель, — то Рамиро не полюбит тебя. Мы говорили с ним, говорили откровенно. Он сказал, что любит тебя как сестру. Всегда было так. Никаких шансов, Леокадия.
— А если он солгал, чтобы угодить тебе?
— Ты знаешь Рамиро, — откликнулась Чарити. — Так как?
Леокадия молчала. Она понимала, что англичанка права. Рамиро не умеет лгать в чувствах. Он может не сказать ничего и тем самым запутать и заставить строить предположения, но ложь — это не по его части.
Текли секунды, девушки молчали. Наконец Леокадия, не наклоняя головы, присела в легком реверансе.
— Ваше величество…
И стремительно вышла из комнаты.
«Море, — думал Рамиро, стоя у окна. — Море — вот почему ты так нравишься мне, почему каждый раз, когда я смотрю на тебя, ты несешь мне радость и перемены? Ты окружаешь меня, словно берешь в объятия, и я покоряюсь, хотя обычно ни перед кем не склоняю голову.