— Алё?
— Элби, это Пенни.
— Предательница!
— Послушай, у меня мало времени…
— Из-за тебя меня заперли дома на все лето. Твоя мамаша рассказала моей о травке.
— Рано или поздно твоя мамаша смягчится. И потом, разве она не собирается во Францию или куда там еще?
— Да, улетает в Биарриц. А меня оставляет с бабкой. Чтоб ходил вокруг нее на цырлах и прочее. Вот так вот.
— Я очень спешу, Элби. Пожалуйста, сделай мне одолжение.
— Одолжение? После того как ты натравила на меня копов?
— Я не виновата. У меня всего минута. Послушай, в лесу прячется один парень. Он похож на короля. Вообще-то он и есть король. Скажешь ему, чтобы пришел за мной. Я в больнице. Заперли в психушке.
— А твоя мама сказала, ты в Европе.
Я еще крепче прижала трубку к уху.
— Ступай в лес, который прямо за лугом. Скажи Конору, что я на третьем этаже. Я как-нибудь помечу свое окно.
— Думаешь, король примчится тебе на выручку?
Я почувствовала, что пол подо мной покачнулся.
— Он такой же, как наши другие постояльцы. Бовари, Каренина. Он из книги. Он пришел за Дейрдре.
Лекарство начало действовать. К тому же я услышала в холле шаги.
— Так я и знал, что ты вляпаешься! Пенни!..
— Я знаю, это звучит глупо. Но если поможешь, я подарю тебе все выпуски «Халка»! — Я положила трубку и подобрала шнур, чтобы поставить аппарат на место.
Передозировка * Deus ex homo imaginarium
За десять дней, проведенных в больнице, я видела доктора Келлера только один раз, во время ночной встречи. Из-за того, что я в тот раз сказала, что мне не нравится здешняя еда, он выписал мне кучу новых лекарств. От новой схемы приема я постоянно пребывала в полусне, бродила по палате и коридору, точно лунатик, ела с ложечки суп и овсянку, тянула через соломинку порошковые соки и молоко. Обездвиживающие дозы наркотиков составляли лечение du jour.[17] Скорее всего, тем самым доктора рассчитывали сломить мое сопротивление, свести на нет мою индивидуальность. И все только потому, что я назвала еду противной! Счастье еще, что мне удалось не превратиться в сосущее палец дебильное существо с разумом трехлетнего ребенка. Я вполне осознавала, что Кристину выпустили из камеры, но ее появление в палате меня ничуть не взволновало. Я вообще ничего не чувствовала. Казалось, будто я смотрю на окружающих из-под воды. Все плыло перед глазами. Светящийся экран телевизора окружал радужный ореол, и я со смесью жалости и страха взирала на обрюзглое, с обвисшей кожей лицо Никсона. Мои сестры по несчастью — Дженнифер, Мария и даже Джеки — были окутаны ангельским свечением. И я радовалась, что успела позвонить Элби прежде, чем действие лекарств стало сказываться настолько сильно.