— Что когда-нибудь мне можно будет поехать на запад.
— А вот и нет, — сказала она. — Как раз наоборот.
— Что мне никогда нельзя будет поехать на запад? — догадался Марио.
— Что ее когда-нибудь не будет, — произнесла экзистенциалистка, и это потрясло Марио настолько, что он аж прибалдел. Такого он и вообразить не мог. Даже сама мысль такая — что стены вдруг может не быть — ему в голову не приходила. Экзистенциалистка тем временем сняла пластинку Эдит Пиаф и поставила «Je t'aime»[7] — она-то прекрасно знала, чего хочет. С этой секунды она перешла на шепот.
— Ты освобождаешься, только когда освобождаешь других, — слабо лепетала она, ненавязчиво освобождая себя и Марио от одежды. — Понимаешь, что я имею в виду? Что подразумевает под этим Жан-Поль?
В высоком смысле Марио явно понимал не все, зато во всех прочих отношениях усвоил к утру многое. Они начали в час и заснули только около пяти, проявив поистине экзистенциалистскую стойкость, а когда наутро Марио проснулся, она сидела на краю кровати, совершенно голая, если не считать кокетливого берета на голове, и со смехом спрашивала:
— Ну что, как я тебя распечатала?
Из ребят, что болтались на площадке, Марио первым пережил «это», и Миха теперь хотел знать все досконально. Как «это» делается, во всех мелочах и подробностях. Марио встал и продемонстрировал, как именно он двигал бедрами сегодня ночью. Миха встал рядом, пытаясь повторить движения товарища.
— Так? — спрашивал он.
Какое-то время они молча стояли друг против друга, сосредоточенно воспроизводя соответствующие движения, потом Миха спросил:
— И сколько же надо это делать?
Когда Марио рассказал свою историю до конца, клей на ластике давным-давно высох. Поскольку же события, о которых он рассказывал, имели место накануне ночью, Марио почти ничего не соображал от усталости и, когда смотрел в зеркальце, перепутал белый конверт с белым пластиковым пакетом. Когда Миха наконец «подсек» и вытянул трофей на стену, со смотровой площадки на той стороне раздался гогот и улюлюканье радостных капиталистических оболтусов:
— Так держать, зонни! С главным выигрышем тебя! Вот уж привалило так привалило!
А три недели спустя Марио и Миху вызвали к директрисе Эрдмуте Лёффелинг. Причем она сама понятия не имела, зачем. Это был плохой знак, тем более что человека, который ждал их в директорском кабинете, они видели впервые. Эрдмуте Лёффелинг, сокрушенно качая головой, листала западный иллюстрированный журнал, временами издавая то вздох, а то и стон. Миха и Марио напрочь не врубались: их что, пригласили посмотреть, как директриса листает западные журналы? Незнакомец тем временем весь подобрался, тяжело вздохнул и вымученным голосом произнес: