— Но ты подумай, Нора, ни один писатель не пришел!.. Тоже, товарищи!
На другой день вечером мы пошли с ним на выставку. Он сказал, что там будет его мать.
Владимир Владимирович говорил еще раньше, что хочет познакомить меня с матерью, говорил, что мы поедем как-нибудь вместе к ней.
Тут он опять сказал:
— Норкочка, я тебя познакомлю с мамой.
Но чем-то он был очень расстроен, возможно, опять отсутствием интереса писателей к его выставке, хотя народу было довольно много.
Потом Владимира Владимировича могло огорчить, что не все было готово: плакаты не перевесили, как ему того хотелось. Он страшно нервничал, сердился, кричал на устроителей выставки.
Я отошла и стояла в стороне. Владимир Владимирович подошел ко мне, сказал:
— Норкочка, вот — моя мама.
Я совсем по-другому представляла себе мать Маяковского. Я увидела маленькую старушку в черном шарфике на голове, и было как-то странно видеть их рядом — такой маленькой она казалась рядом со своим громадным сыном. Глаза — выражение глаз у нее было очень похожее на Владимира Владимировича. Тот же проницательный, молодой взгляд.
Владимир Владимирович захлопотался, все ходил по выставке и так и не познакомил меня со своей матерью.
Я совсем не помню, как мы встречали Новый год и вместе ли. Наши отношения принимали все более и более нервный характер.
Часто он не мог владеть собою при посторонних, уводил меня объясняться. Если происходила какая-нибудь ссора, он должен был выяснить все немедленно.
Был мрачен, молчалив, нетерпим.
Я была в это время беременна от него. Делала аборт, на меня это очень подействовало психически, так как я устала от лжи и двойной жизни, а тут меня навещал в больнице Яншин… Опять приходилось лгать. Было мучительно.
После операции, которая прошла не совсем благополучно, у меня появилась страшная апатия к жизни вообще и, главное, какое-то отвращение к физическим отношениям.
Владимир Владимирович с этим никак не мог примириться. Его очень мучило мое физическое (кажущееся) равнодушие. На этой почве возникало много ссор, тяжелых, мучительных, глупых.
Тогда я была слишком молода, чтобы разобраться в этом и убедить Владимира Владимировича, что это у меня временная депрессия, что если он на время оставит меня и не будет так нетерпимо и нервно воспринимать мое физическое равнодушие, то постепенно это пройдет и мы вернемся к прежним отношениям. А Владимира Владимировича такое мое равнодушие приводило в неистовство. Он часто бывал настойчив, даже жесток. Стал нервно, подозрительно относиться буквально ко всему, раздражался и придирался по малейшим пустякам.