Очень нравилось ему:
По проволоке дама
Идет, как телеграмма.
("Цирк")
Провожая девушку домой, он говорил стихами Веры Инбер[29]:
И девочку Дороти,
Лучшую в городе,
Он провожает домой.
("О мальчике с веснушками")
Про ребенка, которого давно не видел:
Все растет на свете —
Выросли и дети.
Когда у кого-нибудь болела нога:
Ноги — это гадость,
Если много ног.
("Сороконожки)
Про собаку:
Уши висели, как замшевые,
И каждое весило фунт.
("Сеттер Джек")
За вином:
Протяните губы те
(Вот вино Абрау).
Что ж вы не пригубите,
"Meine liebe Frau?"
("Европейский конфликт")
Перед воскресеньем:
— Значит, завтра будет праздница?
— Праздник, детка, говорят.
— Все равно, какая разница,
Лишь бы дали шоколад.
("Моя девочка")
В Берлине в ресторане он заказывал обед официанту: "Geben Sie ein Mittagessen mir und meinem Genius!"* "Гениус" произносил с украинским акцентом: Henius. {"Подайте обед мне и моему гению!" (нем.)}
Маяковский огорчался, что не может прочесть Гейне в оригинале. Часто просил меня переводить его подстрочно. Как нравилось ему стихотворение "Allnachtlich im Traume sehe ich dich!". {"Что ночь, я вижу тебя во сне!" (нем.)}
Есенина Маяковский читал редко. Помню только:
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
(" Сорокоуст")
Н. Ф. Рябова вспоминает, что в Киеве в начале 1926 года, когда он писал стихотворение "Сергею Есенину", Маяковский без конца твердил, шагая по комнате:
Предначертанное расставанье
Обещает встречу впереди.
Она сказала ему:
— Владимир Владимирович, не "предначертанное", а "предназначенное".
Маяковский ответил:
— Если бы Есенин доработал стихотворение, было бы "предначертанное".
При жизни Есенина Маяковский полемизировал с ним, но они знали друг другу цену. Не высказывали же свое хорошее отношение — из принципиальных соображений.
Есенин переносил свое признание на меня и при встречах называл меня "Беатрисочкой", тем самым приравнивая Маяковского к Данте.
Мандельштама[30] Маяковский читал всегда напыщенно:
Над желтизноуй правийтельственных зданий…
("Петербургские строфы")
и
Катоуликом умреуте вы…
("Аббат")
Нравилось ему, как почти все рифмованное о животных:
Сегодня дурной день,
Кузнечиков хор сплит.
(вместо — "спит").
Гумилева помню только:
А в заплеванных тавернах
От заката до утра
Мечут ряд колод неверных
Завитые шулера.
и
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.
("Капитаны")
Чтобы сбить с этих строк романтическую красивость:
С розоватых бpaбantских манзет.
Поэтами моего поколения, до символистов, были Фет, Тютчев. Я никогда не слышала, чтобы их читал Маяковский. В дневнике Б. М. Эйхенбаума записано 20 августа 1918 года: "Маяковский ругал Тютчева, нашел только два-три недурных стихотворения: "Громокипящий кубок с неба" и "На ланиты огневые" ("Весенняя гроза" и, очевидно, "Восток белел. Ладья катилась…")".