Милаев шевельнул сильными пальцами, и лимонная косточка пролетела у меня над головой. Я сморгнул, а потом некоторое время ждал, что она упадет мне на голову откуда-то сверху.
Мы промолчали добрые три минуты.
– Хотя я не знаю, конечно, – сказал Милаев на три тона тише. – Я только предполагаю.
Широким жестом раскрыв полог, он крикнул проходившему мимо официанту:
– Рассчитайте нас за три чая и бутылку коньяка!
Официант подошел и поправил Милаева:
– Один чай и три по триста коньяка.
Африканского мяса я так и не поел. Хотя, может быть, кроме танцовщиц, там и не было никакого другого мяса.
Мы вышли на воздух.
Я подергал щекой, рукой, ногой, чтоб вернуть подвижность мышцам и, поискав глазами, нашел такси.
Кажется, пора прощаться.
– Ну, так ты хорошо знаешь Шарова? – спросил Милаев уже совсем пьяным голосом, глядя мне спину.
– Нет, – сказал я.
– А зачем тебя пускают в лабораторию? – спросил он, когда я открывал левую заднюю дверь.
– Ты же и пускаешь, – ответил я.
Отчего-то я ни разу не задал Альке ни одного серьезного вопроса.
Даже не спрашивал, как прошло ее детство, с кем она дружила в школе, что-нибудь про ее парней в пределах уместного...
Какие-то вещи она неожиданно рассказывала сама, например: «...я с одним так попробовала, как будто сваи в меня забивали...», но это же не о том, о другом совсем.
А родители? У нее вообще есть родители? Что там за мама, которая печет?
В садик ходила она или нет? На какие оценки училась? В учителя физкультуры влюблялась? Нет, опять не про то.
Какой у нее любимый цвет? Запах, вкус?
Понятно, о чем я подумал, задавая последний вопрос.
Плюнул на все и стал думать только об этом.
Аля, возвышающаяся перед глазами как розовая статуя, держит себя ладонями под груди.
Аля у стены, ищет руками по стене, за что бы ей схватиться и удержаться, ноги в туфлях, туфли на каблуках, стоять неудобно при такой качке в семь баллов, и ноги подламываются то и дело, и перестук каблучков иногда: тук – ножки переставила, ток – поспешно переставила еще раз, тук... ток! Аля, головой, лбом в подушке, набычилась, упирается в подушку почти теменем, чтоб рот был открыт, чтоб было чем дышать, резким движением кладет ладони на свои ягодицы, рас-кры-ва-ясь...
Я всё не мог попасть ключом в замок, накручивая всё это в голове... попал, наконец, и понял, что дверь заперта изнутри.
– Алька, блядь... – выругался и вдавил звонок. Ни черта не слышно, звенит он там или не звенит. Вдавил еще раз. Вдавил. Вдавил. Мне надо быстрее. Я выгулял себя. Я нагулял к тебе интерес, Аля.
– «...Как сваи забивали...» – повторял вслух, и что-то давило в грудную клетку, огромный воздух, непонятно только – внутри так много оказалось этого воздуха или он весь снаружи.