– Эта? – с некоторой даже готовностью переспросил профессор. – Он уже был во всех лучших клиниках, и в этой стране, и... Безрезультатно. А эта потому... А потому что я здесь жил. Мы тут были прописаны. Он тут прописан до сих пор – Костя. И здесь осталась наша старая комната, она пустует.
– Вы здесь жили? – удивился я.
– Ну конечно, – согласился он, даже улыбнувшись. – Жили здесь, да. В этой больнице я проходил практику. Тут неподалеку жила моя будущая жена. И так далее.
– А Шарова вы тут не встречали? Велемира Шарова? – спросил я.
– Шарова? Нет, – ответил профессор, отчего-то скривившись. – Что у вас с сигаретами, я забыл?
Я развел руками, огорченно вздохнул и поискал глазами вокруг – не стоит ли кто с сигаретой поблизости или даже без сигареты.
И нашел: сквозь решетку раскрытого окна на втором этаже на меня смотрела моя жена.
На ней был домашний халат.
Лицо ненакрашено.
Губы шевелились, она произносила что-то не слышное мне.
К ее окну подошла старуха и тоже стала смотреть на меня.
Жена сделала движение, чтобы уйти.
– Ты что тут делаешь? – громко спросил я.
Она посмотрела на меня удивленно, вскинув почти незаметные, словно сбритые брови, и промолчала.
– Где дети, ты? – закричал я, взмахнув рукой и пробежав несколько шагов к зданию.
Она улыбалась, глядя сверху, и в ответ легко махнула рукой – прощаясь.
– Дети, блядь, где мои? – закричал я еще громче.
– Сам ты блядь, понял? – на секунду вернувшись к окну, отчетливым, с улыбкой голосом ответила она – тем тоном, которым можно было бы сказать: «Посмотри, какой красивый букет!»
Я остался стоять, глядя уже на старуху, сурово озиравшую двор.
– Сам ты блядь! – повторила старуха, обращаясь отчего-то не ко мне, а куда-то поверх меня.
Я оглянулся – там стоял профессор и переводил взгляд с окон женского отделения на меня и обратно.
На улицу выбежал перепуганный Рагарин, полы белого халата развевались.
Он остановился напротив нас, быстро дыша и стараясь понять, что здесь произошло, не случилось ли чего страшного, и насколько огорчен профессор, и чем он огорчен...
Восстановив дыхание, Рагарин остановился взглядом на мне и сказал, не вкладывая в свои слова никаких особенных эмоций:
– Вы у нас лечились.
Платон Анатольевич неожиданно для самого себя издал удивленный носогорловой звук и заглянул мне в лицо.
Мы спускались на лифте. Я чувствовал разброд во всех органах: печень тянуло вниз, сердце, как воздушный шар, подрагивало и не хотело в подземелье, желудок пристыл в нерешительности, позвоночник тяготился скелетом, руки вспотели горячим потом, ноги – холодным.