Я сунул мобильный в карман брюк и, рванув с места, побежал, словно я живой, юный, мятежный... Напрочь выдохся метров через пятнадцать, шел еще долго с прокисшей физиономией, подбородок в клейкой слюне.
Теперь уже позвонили мне.
– Я тебя уволю, – захохотал главный, как ведро с железяками.
– Американского кино обсмотрелся, дебил? – выхаркнул я ответ. – Уволит он меня! Иди на хер!
– Меня самого уво... – успел, страшно хохоча, пожаловаться главный; у него что-то загромыхало там – кажется, ключи, которые он вечно крутил на своих толстых пальцах, наконец соскочили.
Не успел убрать телефон, он задергался снова. Изготовился повторить главному все сказанное только что, но это оказался совершенно пьяный профессор. Первую минуту я его не понимал вовсе, потом стал разбирать какие-то слова.
– ...там их тысячи... гораздо ниже... Они замяли!.. все это велемирское дело!.. если спуститься!.. тысячи!.. – И вдруг неожиданно трезвым голосом: – Вы по какой ветке ездите домой?
– Вы сами перегрелись, черт вас! – крикнул я; у меня даже ухо заболело всё это слушать.
Это всё можно только одним образом исправить, только единственным, так всегда делают, когда надо что-то исправить раз и навсегда. Я читал в книгах, я видел это в кино.
Я еще раз посмотрел в воду. Нет, не то, не то, не о том.
До города Велемира было добраться просто: сел на стрелу и полетел, вдыхая запах ржавчины, мочи, беляшей, шпал, рельс, мокрого пола, полированных лавок, обильных людей.
Стрела воткнулась в город, который лежал себе, как старое ржавое болото, ни один князь сюда уже не явится за своей лягушкой.
– А я? – спрашивал, внутренне хохоча над собой от омерзенья.
«Ты, что ли, князь? – спрашивал сам себя. – Сучьи потроха тебе в княжение. Деревня Вышние Мрази твоя волость».
Поймал машину, забыл, какой адрес хотел назвать рулевому, – кажется, я это слово только что произносил: Сучье? Вышнее? Мрази? Княжое, вспомнил. Деревня называется Княжое.
Начался сильный дождь, я смотрел на дворники, ни разу не отвернулся за всю дорогу.
«В этих связях и совпадениях был какой-то замысел?» – думал я. Ведь был же? Шаров этот, Верисаев, Рагарин, все они... Слатитцев крутился под ногами и закатился, как кусок общественного мыла, к Альке – меж ее дружественных ног. Вся эта двухнедельная круговерть – она должна разбираться на составляющие, как формула! Должна иметь одну внятную мелодию, которую просто надо уловить и разложить по нотам.
«Но ведь не было никакой мелодии! – кричал я сам себе. – Даже если вслушиваться всеми ушами! Какофония была! Грохот! Жизнь выпадает как камнепад! Не ищи смысла – успевай прятаться!»