Анилина жестом остановила ее.
– Оля, давай попозже все это обсудим!
Левшина взглянула на Скачко. Тот хмуро и отчужденно смотрел на нее. Женщина покорно кивнула:
– Конечно-конечно! Я и завтра могу зайти!
Бледная как мел Анилина подошла к машине, села на заднее сиденье. Рядом с ней по обе стороны устроились Боков и Ширшов. Скачко сел впереди. Машина тронулась. Левшина помахала вслед рукой, но потом рука вдруг так и застыла в воздухе. Только сейчас женщина начала понимать: произошло что-то необычное, даже страшное.
Шуршал маятник больших напольных часов. Длинные золотые стрелки показывали начало седьмого, и Андропов ощутил странное облегчение. В кабинетах здания на площади Дзержинского, бывшей Лубянке, остались только те, кому служба была не в тягость, а в радость, и теперь этот легкий дух, распространяясь по коридорам, быстро заполнял все вокруг. И дышать сразу стало легче. И солнце перестало палить сквозь желтые сборчатые занавески. В углах огромного кабинета залегли тени, глазам сразу тоже полегчало. Ему исполнилось шестьдесят восемь, и, казалось, он достиг таких вершин власти, когда одно только его имя вселяет во всех врагов страх и трепет. Невольно вспомнился великий русский полководец, генерал Алексей Петрович Ермолов. Его мощь и слава в те времена, когда он был наместником Кавказа, точно так же действовала на самых диких разбойников, однако побороть их окончательно ему так и не удалось. Уже не первый год Юрий Владимирович боролся против сановных воров, партийных мафиозных кланов, но на месте одной отрубленной головы тотчас вырастали две, а то и четыре. Он чувствовал, что начал… нет, не отчаиваться, просто уставать, понимал и то, что отведенный ему судьбой срок жизни подходит к концу.
Он любил эти вечерние часы, когда можно было побыть одному, и сотрудники, понимая это, старались лишний раз его не беспокоить. Чай с бергамотом остывал в стакане в старинном резном подстаканнике. Андропов поднялся, легко прошелся по кабинету, и сразу возникли стихотворные строчки. Продолжение того, что сочинял днем. Сел, открыл заветную тетрадь, прочел:
Да, все мы смертны, хоть не по нутру
Мне эта истина, страшней которой нету.
Но в час положенный…
Он взял острый карандаш и застрочил дальше:
…и я, как все, умру,
И память обо мне сотрет седая Лета.
Мы бренны в этом мире под луной.
Жизнь – только миг, небытие – навеки.
Кружится во Вселенной шар земной.
Живут и исчезают человеки, —
вполголоса бормотал он. – Странное какое слово, «человеки»… А что, имеет право быть.
Мягко загудел зуммер внутреннего телефона. Андропов отложил карандаш, не спеша протянул руку, взял трубку.