Я удачу отчетливо вижу, нет смысла отрицать явное и проверенное, но я не намерена ходить, спотыкаясь и перепрыгивая, охая и горбясь. В общем, пока дело не дошло до крайности, до общей большой беды, чихать я хотела на свои нелепые способности. Надо жить обычной жизнью.
Мамы в комнате не было. Я собрала завтрак, разбудила брата, спящего в обнимку с ценной банкой. Не иначе ночью нащупал и подтянул поближе, а может, вообще не спал, перебирал сокровища в темноте. Вон как зевает! Но аппетит не утратил.
В тонкую дверь постучал Вася. Не дожидаясь ответа, скользнул внутрь, сел к столу, выложив на него три крупные картофелины – заказ на новые драники, полагаю, – и увидел банку. Косясь на нее, принял тарелку.
– Рена, что творится, не представляешь, – сказал он. – Тетя Лена ночью баб собрала и велела им самим решить, чем считать вчерашнее, глупостью или преступлением. Эти две негодяйки признались, что хотели тебя с поезда скинуть. Ужас, все просто за головы хватаются. Алесю мне не жаль, она ненормальная. Тонька же просто дуреха, понимаешь? Ей уже пятнадцать, а ну как сдадут в полицию…
Судя по всему, он повторил слова тех взрослых, которых успел выслушать и подслушать, да еще и от себя добавил. Мне новости не понравились, «полиция» – слово плохое. У нас в поезде потяни за одну нитку – такое вытащишь… Все знают. Так живем. Люди здесь собрались самые случайные, кто-то в бегах, иные из деревни ушли, от голода спасались. Папа вон проклят. Михаил Семенович сослан за долги. Ремпоезд – этим все сказано. Впрочем, и Тоня с Алесей хороши. Есть ведь неписаное правило, призванное ограничить буйство. Нельзя доводить дело до большой крови. И еще не принято драться вот так, тайком подкараулив да еще вдвоем на одну, с шилом…
По доскам коридора застучали шаги. Мама и еще кто-то. Ленину походку я всегда отличу от других. Она легкая, быстрая и в ней слышится отзвук танца. Мне бы так научиться ходить!
Мама вошла и села, следом протиснулись мои обидчицы и их матери.
– Ну! – весело и зло велела Лена.
– Рена, – всхлипнула Тоня из-под тряпки, закрывающей половину лица. – Как решишь, так и будет. Виноваты кругом и сознаемся. Я у тяти самогона добыла, мы для смелости и хлебнули. Ну потом уж плохо соображали, что делается. Сдуру удумали невесть что.
– Ренка, или мы их в полицию, или по-простому, весь поезд мыть, – сообщила мама. – Понятно?
– Пусть моют, – охотно согласилась я. И мстительно добавила: – Особенно Алесенька. Весь паровоз и тендер – это для нее.
– Тряпку в руки – и айда умнеть, – неожиданно поддержала меня мама Алеси. – Ишь моду взяла, шилом в людей тыкать! Я бы не простила. Сколько мы с тобой, Ленка, воюем, а ведь все у нас потом ладно и спокойно. Без гнилоты.