Глава третья — о том, как был заключен тайный договор, и о дальнейших планах «Клуба настоящих парней»
Через несколько минут мы стояли возле кафе «Минутка», что в центре города, на шумном перекрестке.
За огромными квадратными окнами, с наклеенными серебряными снежинками и Дедом Морозом, лихо катившем на тройке лошадей, за волнами золотистых, прозрачных штор угадывались столики на косых ножках и люди вокруг них.
В этом кафе я был всего один раз, с отцом и Лидушкой — моей сестрой. В прошлом году были. Отец тогда только из экспедиции приехал и все расстраивался, что я такой худой и бледный. Он взял мне две порции пельменей и чашку кофе. И сказал, чтобы я все съел. И я, правда, съел. Сам удивился. А Лидушку и упрашивать не надо было. И пельмени слопала, и пирожное. Она у нас как пышка. Мама говорит: смешать меня и сестру, разделить поровну — и будет нормальный ребенок. Когда Лидка пристает ко мне со всякими вопросами и мешает читать, я злюсь и кричу:
— Уходи, Лидушка — толстая пампушка!
Так называть сестренку я придумал давно, года четыре ей было. Тут, по-моему, ничего обидного нет. А она сразу же невзлюбила прозвище. Просто из себя выходит.
Я потому про Лидушку вспомнил, что с отцом и с ней именно в этом кафе были. В углу сидели. За столиком. Точно, эти столики. И ножки — тонкие, косые. А сами столики блестящие, голубые. Как парты в нашем классе. Подумал я о партах, и снова как-то нехорошо стало. И времени уже много. Мама, наверное, дома ждет…
Греке что! Греку никто не ждет. Вот, пожалуйста, открывает тяжелую стеклянную дверь. Открывает, как хозяин, как свой человек.
— Смелей. Я угощаю!
Мы с Котькой зашли. Я мигом узнал и длинный, не очень высокий зал с квадратными деревянными люстрами, и стены с развешанными огромными цветастыми тарелками, и столики голубые. Тоже блестят, как парты…
— Эх, что теперь вспоминать! Дело сделано. Не вернешь.
И все-таки, когда мы с Котькой уселись за столик, а Грека встал в очередь за коктейлями, я чувствовал себя неважно. На Котьку почему-то старался не смотреть. И он избегал моего взгляда. Сидит, жует лямку своей меховой шапки, будто проголодался. При Греке нам было легче. А стоило вдвоем остаться — и сразу тяжело на душе сделалось, тоскливо и стыдно как-то. Я вздохну, и Котька тихонько вздохнет. Потом, чтобы, наверно, отвлечься от этих мыслей, Котька оставил в покое изжеванную лямку и принялся шевелить толстыми губами. Стихи, что ли, вспоминает? Вряд ли, не у похоже на Котьку, Он и те стихи, что задают на дом, редко когда выучивает.