— А это-то почему?! — опешил я.
— А что такое женщина-милиционер? — грустно спросила меня Беликова. — Это все равно что морская свинка: никакого отношения не имеет ни к морю, ни к свиньям… Наливай, по последней.
— Это почему «по последней»? — возмутился я. — Может быть, я сегодня хочу нажраться до… От и до!..
— Это-то как раз несложно, — кивнула она, — но есть тут один нюанс… Как ты думаешь: зачем тебе прислали эту кассету?
— Как зачем? Уж это как раз понятно…
— Ну-ну, — подбодрила она меня, — объясни…
— Чтобы унизить… Чтобы… Ах, черт!
— Вот именно, — вздохнула «Фаина», — отвлечь, заставить нажраться от и до, забыть обо всем, кроме собственной боли… Ну а дальше выбор за тобой…
Я внимательно посмотрел на нее, подумал, залпом выпил плескавшуюся на дне кружки водку и, убрав бутылку под стол, спросил:
— Ты случайно не знаешь, как вызывают ОМОН?..
В отдел я вернулся поздно ночью. Задержание, опросы, подключившийся к делу и требующий объяснений Алексеев — все это отняло изрядную долю времени и нервов. К моему удивлению, на пороге меня встретил Григорьев.
— Не спится? — с какой-то странной интонацией спросил он.
— Проводил задержание, — пояснил я, — понимаешь…
— Понимаю, — кивнул он. — Долг зовет.
По опыту я знал, что, когда наш «Зигфрид» так бесстрастен, это сулит… большие страсти.
— Меня вот почему-то долг не звал, — сообщил он мне, — однако вместо него мне в час ночи позвонил начальник одного из отделов РУОПа. Косталевский — слышал о таком? И, надо отдать ему должное, сумел-таки выдернуть меня из страны грез в этот говенный мир… Ругаться он умеет — этого у него не отнимешь.
— На что ему жаловаться? — обиделся я. — За него работу сделали, знай плоды пожинай…
— Сейчас узнаем, — глядя в окно, пообещал Григорьев, — вот, кажется, и он.
Минуту спустя в кабинет ворвался разъяренный до невменяемости Косталевский.
— Мальчишка! — заорал он с порога. — Сопляк! Я почти год планирую операцию, подключаю лучших аналитиков, агентов, сыщиков, а ты приходишь и разом обгаживаешь все, что создавалось месяцами! Да я тебя…
— Успокойтесь, Игорь Геннадьевич, — вырос на его пути Григорьев, — не стоит так переживать. Нет такой ситуации, которую нельзя было бы поправить… или усугубить.
— Поправить?! — навис над ним Косталевский. — Хрена лысого уже что поправишь! Да кто вам дал право…
— Закон, — в голосе Григорьева явственно зазвенел металл, — или у вас есть новая версия Кодекса, которой вы пришли с нами поделиться?
Это был любопытный контраст: взъерошенный, дрожащий от ярости бугай Косталевский и подтянутый, стройный, невозмутимо-спокойный Григорьев. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, потом Косталевский вздохнул и обмяк. Обреченно махнул рукой, шаркающей походкой добрался до стула и сел в позе смертельно уставшего человека.