Как и все сгудонцы, Туклик был невысок и коренаст, с белой, как дрожжевое тесто, кожей и похожей на дельфинью головой, сидевшей на короткой крепкой шее. Ноги и руки у него были короткими и толстыми, а кисти и пальцы — на удивление тонкими и длинными. Широкий рот и маленькие внимательные глазки, спрятанные в складках упругой, словно налитой плоти, тоже не особенно его красили. Иными словами, Туклик был в точности таким, как абсолютное большинство новых хозяев Земли, и — как все они — казался мне ходячим собранием присущих сгудонцам странностей, начиная с его нарочитого шипящего произношения (мне было достоверно известно, что сгудонцы, если захотят, способны говорить на любом из земных языков совершенно свободно и без малейшего акцента — я сам не раз был этому свидетелем) и заканчивая пристрастием к земным слабоалкогольным коктейлям.
Но в конце концов мягкий юмор Туклика и его отношение ко мне, как к равному, сломали лед недоверия. Как я уже говорил, мы стали добрыми приятелями, и расставаться с ним мне было жаль. Я откровенно сказал ему об этом, когда вчера вечером мы в последний раз отправились на тренажер, чтобы побродить в осеннем лесу. Через несколько часов я вместе с другими пассажирами-землянами должен был перебраться в посадочный челнок, в то время как Туклику предстоял еще долгий путь. Он возвращался на родной Сгудон — планету, на которой ни одному жителю Земли еще не удалось побывать и вряд ли удастся в будущем. Попрощались мы как настоящие друзья.
Если не считать общения с Тукликом, то на протяжении всех шести месяцев полета я держался обособленно и не сошелся ни с кем из своих собратьев-землян. Я не приобрел среди них ни друзей, ни врагов, и никто из моих попутчиков понятия не имел ни о моем прошлом, ни о настоящем (и это, пожалуй, к лучшему). Единственной отдушиной оставались для меня наши долгие прогулки и разговоры с Тукликом, да еще те несколько дней, что я провел в судовом лазарете. Где-то в середине путешествия я ухитрился простудиться; я чихал и кашлял, и сгудонский робот-медистат довольно долго не мог понять, что за бактерии обосновались в моих изношенных легких. В конце концов медистат все же разгадал эту загадку, и я начал поправляться — медленно, терпеливо набираясь сил, ибо спешить мне по-прежнему было некуда.
Но теперь — словно для того, чтобы суть произошедших перемен скорее до нас дошла — мы все (а на борту сгудонского грузовоза было две с небольшим сотни пассажиров-землян) неслись к поверхности с такой скоростью, что я был по-настоящему потрясен и мог только смотреть в иллюминатор, за стеклами которого рассерженная природа встречала нас своей ничем не сдерживаемой яростью. Разумеется, о неблагоприятной погоде нас предупредили еще на орбитальной станции во время пересадки, однако это предупреждение на самом деле нисколько не подготовило меня к действительности. Да и кто на моем месте догадался бы, что «прохождение грозового фронта» на самом деле означает ураганный ветер, непроглядные черные тучи и ослепительный блеск молний, которые, казалось, били прямо в челнок? Ожидание неминуемой катастрофы заставляло трепетать мои и без того натянутые нервы, к тому же мне было хорошо известно, что гроза на Каледонии — явление достаточно редкое. Большую часть года в населенном людьми береговом районе этой планеты стояла спокойная, нежаркая, сырая погода, и лишь в летние месяцы — да и то редко — откуда-то с экватора налетали ураганы, подобные тому, в центре которого мы сейчас оказались. Как нам сказали, нынешний шторм был «классическим», однако моему желудку от этого стало не легче.