Рената выбирала подсолнухи, словно листала книжные страницы. Торговалась, уходила и возвращалась. Я невольно засомневалась, родилась ли она в Америке или была родом оттуда, где торговаться – норма жизни. У нее был едва заметный акцент, происхождение которого мне было трудно определить. Другие люди приходили, вручали продавцам кредитки и пачки наличных и уходили с охапками цветов. Но Рената продолжала спорить. Продавцы, видимо, к этому привыкли и отстаивали свое без особого энтузиазма. Как будто знали, что в конце концов она все равно одержит верх – и ведь так и было. Набив ведра охапками оранжевых подсолнухов на двухфутовых стеблях, Рената спешила к следующему лотку.
Когда я догнала ее, она держала в руках несколько дюжин калл; с их плотных розово-оранжевых бутонов капала вода. Мокрые стебли промочили тонкие рукава ее хлопковой блузки, и, как только я приблизилась, она бросила мне охапку цветов. Лишь половина попала в пустое ведро; я медленно наклонилась, чтобы подобрать оставшиеся.
– Первый день на работе, – обратилась Рената к продавцу. – Еще не понимает, что все нужно делать быстро. Пятнадцать минут – и все ваши каллы расхватают.
Сунув в ведро последний цветок, я встала. У торговца на прилавке были десятки видов лилий: тигровые, старгейзеры[1], гибриды де Графа[2], чисто-белые сорта Касабланка. Я смахнула крошку пыльцы с лепестка раскрытого старгейзера, слушая, как Рената торгуется. Она называла цифры гораздо ниже уплаченного другими покупателями, едва дожидаясь ответа, продолжала и резко замолкла, когда продавец согласился. Я подняла голову.
Достав кошелек, Рената помахала перед носом продавца тонким веером купюр, но тот их не взял. Он смотрел на меня. Его взгляд скользнул от моей всклокоченной шевелюры к лицу, задержавшись на ключицах, заставил вспотеть руки под длинными рукавами и, наконец, остановился на кончиках пальцев, испачканных липкой коричневой пыльцой. Этот взгляд вторгался в мое личное пространство. Я вцепилась в край ведра так, что костяшки побелели.
В неподвижной тишине Рената протянула руку, нетерпеливо помахав бумажными деньгами.
– Прошу, – сказала она.
Он потянулся за деньгами, но не перестал нагло оглядывать мое тело.
Его глаза скользнули вниз по многослойной юбке и принялись изучать полоску голой кожи между брючиной и носком.
– Это Виктория, – произнесла Рената, махнув рукой в мою сторону. Затем сделала паузу, словно ждала, что цветочник назовет свое имя, но тот молчал.
Он снова перевел взгляд на мое лицо, и наши глаза встретились. Было в его взгляде что-то беспокоившее меня, искра узнавания – вот что привлекло мое внимание. Я вгляделась в него пристальнее, и мне показалось, что передо мной человек, которому пришлось в жизни хлебнуть не меньше, чем мне, пусть опыт наш в чем-то и разнился. Он был старше меня лет на пять как минимум. Кожа пыльная, морщинистая – лицо трудяги. Видимо, он сам сажал цветы, ухаживал за ними и собирал. Труд сделал его тело стройным, мускулистым, и под моим изучающим взглядом он не дрогнул, но и не улыбнулся. Должно быть, его оливковая кожа была на вкус соленой. Когда я представила это, мое сердце застучало чаще, но не от гнева, как обычно, а от чего-то другого, эмоции, что была мне незнакома, но согревала все тело изнутри, от сердца к коже. Я закусила губу и, сделав над собой усилие, перевела взгляд на его лицо.