– Ну что, готова?
Я пожала плечами.
– Это все, понимаешь? – сказала она. – С этого момента начинается твоя жизнь. Теперь некого будет винить, кроме себя.
Мередит Комс, сотрудница социальной службы, на чьей совести были все те семьи, что удочерили меня, а потом отдали обратно, решила поговорить со мной о чувстве вины.
Прижавшись лбом к оконному стеклу, я уставилась на тротуар, который ехал мимо.
2
Дорога к Элизабет была долгой. В машине Мередит пахло сигаретным дымом, а на ремне безопасности виднелись застарелые пятна от еды, которой угощали других детей. Мне было девять лет. Я сидела на заднем сиденье в ночной рубашке, со спутанным гнездом коротких волос. Мередит совсем не того ожидала. Специально для этого случая она купила платье – струящееся, светло-голубое, с вышивкой и кружевом. Но я отказалась его надевать.
Мередит сосредоточенно смотрела на дорогу. Она не видела, как я расстегнула ремень, открыла окно и высунула шею, повернувшись и заглядывая на крышу. Подставив ветру лицо, я стала ждать, когда она осадит меня и велит сесть. Она заметила, но промолчала. Ее губы так и остались сжатыми, а выражения глаз за темными очками не было видно.
Я так и висела в окне, каждую милю высовываясь еще на чуть-чуть, пока Мередит не нажала кнопку на своей двери, отчего окно без предупреждения поднялось на дюйм. Толстое стекло впилось мне в шею. Я вернулась на место, попрыгала на сиденье и сползла на пол. Мередит подняла окна, и свист ветра в салоне сменился тишиной. Она так на меня и не взглянула. Лежа на грязном половичке, я углядела под креслом детскую бутылочку с протухшим молоком. Швырнула в Мередит. Бутылка отскочила от ее плеча и бумерангом вернулась ко мне; на коленях расплылась кислая лужа. Мередит и не поморщилась.
– Персиков хочешь? – спросила она.
От еды я не отказывалась никогда, и Мередит это знала.
– Да.
– Тогда сядь на место, пристегнись, и, когда будем проезжать лоток с фруктами, куплю тебе все, что захочешь.
Я забралась на кресло и натянула ремень поперек груди.
Через пятнадцать минут Мередит притормозила на обочине. Купила мне два персика и полфунта черешни. Я ела и считала ягоды.
– Не надо бы тебе об этом говорить, – начала Мередит. Слова она произносила медленно, фразы растягивала для пущего эффекта. Замолчав на минутку, она взглянула на меня. Я отвернулась, прислонилась щекой к стеклу и стала смотреть в окно, не реагируя на ее молчание. Наконец она продолжила: – Но мне кажется, ты заслуживаешь того, чтобы знать. Это твой последний шанс. Последний, Виктория, слышишь? – Я не отреагировала на вопрос. – С десяти лет ты попадешь в категорию детей, не подлежащих усыновлению, и даже я больше не стану уговаривать семьи взять тебя. Если на этот раз не выйдет, тебя ждут детские дома до самого совершеннолетия – пообещай, что подумаешь об этом.