* * *
Все вышло не так, как тони планировал, и не только с картинками. Основная цель достигнута не была. Младший сын не позвонил и даже открытки не написал. И не сказал «спасибо». Неудивительно. Дэвид пожал то, что посеял, – чего ж тут не понять? Он пришел в этот мир в одиночестве и уйдет из него таким же одиноким.
Ну хоть Виктор у него есть. Они с ним два сапога пара.
И еще есть дом на Пятой авеню. Постоянный его спутник, можно сказать, самый преданный. С тех пор как особняк перешел к нему в наследство от матери, Дэвид успел четыре раза жениться, произвести на свет четверых детей, нанять и уволить бесчисленное количество прислуги. Здесь он пережил множество приступов мигрени. Головной боли хватило бы на несколько жизней, в прямом и переносном смысле. Дом по-прежнему разваливается, и забот с ним хоть отбавляй. Ржавые трубы постоянно текут, штукатурка осыпается, окна сияют чистотой лишь пару дней после того, как их помоешь. Только преданность семье не дала Дэвиду избавиться от этой развалины. После его смерти дом станет музеем.
Врач считает, что Дэвиду полезны физические нагрузки, поэтому он ходит по лестнице, а не ездит на лифте. Три раза в день – вверх и вниз. Из приемной, что рядом с галереей фамильных портретов, – в бальный зал, потом – в спальню Виктора, а уж потом и в собственную комнату, бывшие апартаменты отца. Иногда Дэвид останавливается в коридоре у больших дверей и вспоминает, как ребенком подслушивал родительский спор и как звенело разбитое стекло. На пятый этаж Дэвид вообще никогда не поднимается.
* * *
– Итан звонил, – говорит Тони. Дэвид отрывается от газеты. – Обещал зайти. – Когда? – Завтра. Тишина.
– Чего он хочет? – Отдать остальные рисунки. Тишина.
– Сам ничего не знаю. Поживем – увидим, – говорит Тони.
* * *
На следующий день Дэвид поднимается рано. Принимает душ, одевается и спускается вниз, чтобы поздороваться с сыном, уже приехавшим на такси. Вид у мальчика нерешительный. Они обмениваются рукопожатием и замирают, вглядываясь друг в друга. Дэвид открывает было рот, чтобы предложить подняться к нему в кабинет, но сын просит провести его в портретную галерею.
– Ради бога. Прошу.
Соломон Мюллер добрый, он улыбается. Рядом его братья: Адольф, у него нос горбатый; Саймон, у него все лицо в бородавках; Бернард, у него огромные бакенбарды. Дедушка Уолтер. У него такой вид, словно ему в тарелку перцу подсыпали. Отец. Высокий. Такой высокий, что пришлось изменить пропорции, иначе он в раму не влезал. Берта. Единственная женщина в этой галерее. Ее портрет больше остальных. Вот место для портрета Дэвида. И еще для двух портретов. И встает вопрос, который даже неудобно задавать: куда…