Видно, долгонько еще предстояло всем нам пробавляться простыми, подчас совсем уж непритязательными открытиями вроде посетившего недавно Ивана Базанова: не оттого ль так полорото доверчива наша российская массовка электоральная ко всяким явным же перебежчикам продажным, к цекистам вчерашним, а ныне антикоммунистам записным, партбилеты терзающим, что и сама она простодушно продажна тоже и в том никакого особого не видит греха, не ведает?.. На уровне инстинктивном голосующая за себе подобных, за позывы свои завтра взять, скажем, и кинуть компаньона по ларьку-комку, на какой с трудом великим наскребали они вдвоем со всей родни — уже ими кинутой тоже, поскольку хотя и отдали долги, но со скандалами и безо всякого обещанного учета дурноватости той же инфляции… В обыкновенье вошло предательство, в нечто заурядное, естественное, и на первых-то порах многие даже удовлетворились этим разрешенным наконец-то естеством — на ноги встать, на землю грешную с ходуль и котурнов всяких кодексов, декалогов и прочего прекраснодушья надуманного, искусственного и тем самым ложного, уравниловки осточертевшей… Сколько можно?! Да и вообще, опаснейшая это зараза — идеалы, в такие дебри, в непотребства затащить могут, что и не возрадуешься, проклянешь их все…
А естество непредвиденно для сторонников подобного массового дискурса оказалось таким, каким вообще-то и должно быть — вполне-таки пещерным.
Да и какое уж тут открытие — так себе, констатация очевидного, какого уже и не видеть нельзя. Но поделился с Мизгирем.
— Да, и еще раз да, вы это очень верно подметили… в естестве истинно доброго нет, считай, если хорошенько приглядеться — ни на гран! Все по-настоящему, адресно доброе может быть только искусственным, человеком для себя, ну и для других созданным. Не построил жилья-убежища, не добыл пищи, не развел огонь — околевай, нет к тебе ни жалости, ни… То же и с социалкой, с правилами общежитейными — ведь же ж не естественными же… Всем этим гнусным мироустройством человек, поскольку слаб есть, поневоле эгоистичен и монструозен в существе своем, провоцируется, толкается прежде всего на плохое, заранее обрекается на зло… ну, чем ему бедный мамонт виноват или там конкурент по крышеванью десятка девок-давалок? Слышали, один сутенер тут недавно пришил другого?! Он жесток запредельно, этот мир-недоделок, и вся мерзкая, кровавейшая история как человечества, так и естества природного тому доказательство неоспоримое, да-с!..
Сказать, что это лишь любимая тема рассуждений-разговоров его, было бы более чем неверным, в который раз убеждался Базанов, — нет, он жил этим вполне искренне, даже страстно, не считая нужным такое свое полнейшее и принципиальное миронеприятие скрывать, больше того — неуемно и с напором внушая его при всяком случае. Страсть, даже месть за себя миру, да, — но ведь еще больше ухудшающая свое же собственное существование в нем, если уж на то пошло, нечто мазохистское… Где смысл-то? Разве что в том, чтобы постоянно мобилизовывать, вздергивать себя на противостоянье, войну идейную с ним? Но и в этом что-то заведомо тупиковое было, чувствовалось, на конечное пораженье обреченное вполне естественным для всего живого образом, — если не иметь в запасе, иллюзорном хотя бы, мира другого, потустороннего и лучшего, надежду на него… Значит, есть в нем все-таки эта иллюзия? Иван уже пытался как-то думать над этой загадкой, но все в ней мутно было, да и при всем желании не отнесешь Мизгиря к стоикам или киникам, хотя цинизма-то хватало. Это ведь материализму-атеизму некуда деваться, кроме как только признавать сей безальтернативный, единственно возможный мир прекрасным, дабы иметь хоть какую-то волю к жизни… И тебе тоже, хотя противопоставить почти яростному Мизгиреву отрицанию почитай что и нечего в себе, если не считать некоего самому себе неясного противления в душе, неполного с Мизгирем согласия, во всяком случае.