Вот такой оказалась в пересказе его эта битва, и, думаю, он не слишком погрешил против истины, потому что вообще оставался человеком правдивым.
В любом случае ни тогда, ни позднее никто не решился отрицать, что тот день стал одним из самых позорных и горестных в истории Франции.
Подавленность и уныние воцарились по всей Франции. В стране не осталось семьи, которая бы не понесла утраты, где не скорбели бы о погибшем или искалеченном. У герцога Бургундского погибли два брата — герцог Брабантский и граф Невер. Я слышала, как клял он себя последними словами за то, что сам не сражался. Его сын, за которого выдали мою сестру Мишель, тоже рвался в бой, но отец не пустил его, а когда тот все же попытался уехать, вернул с полдороги с помощью стражников и оруженосцев.
Двадцать пятое октября 1415 года стало днем позора для Франции и днем триумфа для Англии.
Отчаяние герцога Бургундского оказалось таким глубоким, что, не зная, как его унять, он решился на довольно странный поступок: послал королю Генриху свою латную рукавицу, означавшую вызов на поединок. Так он хотел отомстить за гибель двух своих братьев.
К тому времени, должна признаться, я уже понимала, что Генрих совсем не такой, каким я представляла его по рассказам моей сестры Изабеллы и по доходившим до меня слухам. Детские впечатления сестры оказались, видимо, ошибочными, так же, как и отзывы многочисленных недоброжелателей. Он уже не был ни завсегдатаем кабаков, ни распутным молодым человеком, а стал настоящим королем — мудрым, расчетливым, умеющим побеждать.
Ум и хладнокровие он проявил, получив вызов от герцога Бургундского. Он посчитал, что дела между государствами не решаются подобным образом. Тем более, он полагал, победой при Азенкуре не ограничится противостояние обеих стран. Кроме того, триумф легко может обернуться поражением — это тоже понимал мой мудрый Генрих. Знал он и о внутренней борьбе между бургундцами и арманьяками, раздирающей Францию на части. Он понимал, что для дальнейшего ослабления моей страны ему нужно лишь принять чью-то сторону, потому что ненависть друг к другу этих феодальных партий сильнее, чем вражда к Англии.
Да, Генрих оказался не только блестящим воином, но и великим дипломатом, не обольщавшимся сиюминутными успехами и победами, а смотревшим далеко вперед.
Его ответ на вызов герцога Бургундского можно назвать как угодно: хитрым, неискренним, даже лицемерным. И уж во всяком случае странным. Как мог победитель при Азенкуре написать такое кроткое, смиренное письмо? Я тогда тоже удивлялась не меньше других, ибо еще совсем не знала Генриха.